Владлен Бахнов

— Ваша супруга тоже интересуется международными делами? — удивился Самоедов.

— Никогда в жизни! Она же не Индира Ганди. Но, в отличие от Индиры Ганди, она типичная советская домашняя хозяйка. И благодаря этому она поняла, что произошло в Кандалузии. раньше, чем я.

Николай Трофимович был всерьез заинтригован.

— Ну, ну, — заторопил он.

— Видите ли. не мне вам говорить, дружба между государствами — дело сложное. — начал издалека Абрам Маркович. — И трудно предусмотреть, какие преграды станут на пути этой дружбы. Преграды могут быть экономические. политические, религиозные — я знаю! В одной стране, представьте себе, одна религия, а в другой, как назло, другая… Но в данном конкретном случае произошло совсем третье, чего никак нельзя было предусмотреть. Уж мы, казалось бы. ничего не жалели для Кандалузии. И принимали у них ненужную нам посуду, и специальные палатки для приема построили, и лучших наших приемщиков туда послали. Николай Трофимович, разрешите, я буду с вами откровенен.

— Я вас об этом как раз и прошу.

— Так вот не подумайте, что я насмотрелся по телевидению слишком много фильмов о разведчиках и шпионах… Я вообще не люблю телевизор. Но я понимаю, что у советских приемщиков посуды в Кандалузии была-таки вторая профессия. То есть работа в палатках была как раз у этих приемщиков второй профессией. В то время как первая профессия была у них гораздо серьезней, ответственней и опасней.

Самоедов дипломатично промолчал.

— Наши славные разведчики, чтобы не быть разоблаченными, перед тем как стать приемщиками посуды в Кандалузии. прошли суровую школу работы в советской торговой сети. Там они отлично освоили своеобразные методы обращения советских работников прилавка с покупателями, и теперь даже самый опытный глею не смог бы отличить наших отважных приемщиков стеклотары от обычных хамоватых советских продавцов. И произошло непредвиденное. Даже для не избалованных кандалузцев мещеры наших продавцов показались немного грубоватыми, я бы сказал, невоспитанными. Не до конца цивилизованные жители Кандалузии отличались прирожденной вежливостью, патриархальным уважением к старшим и наивной честностью. И поэтому, столкнувшись с непривычными для них дикими нравами нашей торговли, бедные аборигены растерялись. Им казалось, что они чего-то недопонимают. И туземцы начали роптать. Но на опытных штирлицев это не подействовало, и они продолжали вести себя так. как их учили. Я воображаю, как они орали на робких туземцев, как они их обсчитывали! Не для наживы обсчитывали, упаси бог. а чтобы не отличаться от наших настоящих продавцов и тем самым не вызывать подозрений. Вы только представьте себе, как какой-нибудь бедолага туземец, чтобы заработать для семьи пару копеек, тащит на себе с другого конца острова мешок с бутылками. А когда этот абориген добирается наконец до палатки, он видит на ней записку: «Ушел на базу» или «Закрыто на переучет». Ну? Вы только вообразите себе эту картину, и станет ясно, почему на островах произошло восстание.

Это, повторяю, не моя гипотеза, это гипотеза моей жены, которая чаще меня ходит в наши магазины. И я так полагаю. что она права.

Короче говоря, восставшие туземцы приемные палатки сожгли, приемщиков разогнали, и тем пришлось вплавь добираться до соседних стран. Хорошо еще, что у наших работников прилавка такая замечательная физическая подготовка. Американские враги разрядки воспользовались восстанием и внесли в Конгресс закон об отмене эмбарго и возобновлении закупок посуды у граждан с островов Святого Пафнутия. Это могло нанести непоправимый удар нашей бескорыстной дружбе и иметь далеко идущие последствия. Но, слава богу, силы мира восторжествовали, Конгресс не принял новый законопроект, но зато мы вдвое повысили закупочные цены, утроили число приемных пунктов на архипелаге Святого Пафнутия и в десять раз увеличили Кандалузии заем. В общем, скандал кое-как удалось замять. Но я вам, Николай Трофимович, как послу не завидую: хоть в приемных пунктах работают теперь новые товарищи, школу-то в нашей торговой сети прошли старую, и все может повториться. Так что у вас положение будет довольно сложное…

— Ничего, Абрам Маркович, как-нибудь! — бодро пообещал Самоедов. Но на душе у него стало тревожно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Когда премьер Кандалузии Хулахуп побывал с визитом дружбы в Москве, на него самое большое впечатление произвели дрессированные медведи в цирке и многоэтажные здания министерств на Калининском проспекте. В каком-то смысле министерства ему понравились даже больше, чем медведи. И он решил именно с создания таких же учреждений начать превращение отсталой Кандалузии в передовую державу.

Весь полученный Хулахупом в Москве заем пошел на строительство сорока грандиозных сооружений из стекла и бетона, в которых разместились министерства. Так на одном из островов архипелага Святого Пафнутия появилась новая столица Кандалузии Халоград.

Для укомплектования раздутых министерских штатов н' хватало людей, и по всему архипелагу стали набирать добровольцев-чиновников, и вХалограде, естественно, начался катастрофический жилищный кризис. Чиновники со своими семьями и малым рогатым скотом ютились прямо в кабинетах, что мешало нормальной работе министерств. И для расселения чиновников было решено построить вокруг Халограда несколько городов-спутников. Для строительства этих городов было создано специальное министерство, которое вскоре разделилось на несколько самостоятельных министерств. Одно министерство строило, второе исправляло недоделки, третье раздобывало строительные материалы, четвертое занималось оргнабором рабочей силы, и пятое координировало работу первых четырех.

В Халограде бюрократическая жизнь била ключом. Укрупнялись и разукрупнялись министерства, шла оживленная деловая переписка. Она была такой оживленной, что пришлось для одного Халограда создавать специальное городское министерство связи. (Остальные жители Кандалузии не переписывались вообще, а в случае крайней необходимости пользовались голубиной почтой.) А между тем в этом процветающем чиновничьем царстве уже появились первые тревожные симптомы. Так, например, самой дефицитной профессией стала профессия машинистки. Были министры, замминистры, начальники главков, а машинисток не было. И на эту невысокую должность нельзя было назначить ни в порядке повышения, ни в порядке понижения, ни в порядке продвижения. Потому что по кандалузским законам машинистка обязательно должна была уметь печатать.

Министерства сманивали их друг у друга и оформляли замминистрами. Но машинисток все равно не хватало. Дошло до того, что создание каждого нового министерства упиралось только в одно: найдут машинистку или не найдут. И тогда один сборщик посуды, которому уж очень хотелось стать министром и которому не давали создать министерство из-за отсутствия машинистки, — так вот этот человек заявил, что его министерству вообще никакая машинистка не потребуется, потому что у него дома есть своя собственная машинка и что все необходимые министерству бумаги он будет печатать сам.

Дали ему министерство. И это послужило толчком для нового движения. Высокое начальство срочно стало овладевать искусством печатания на машинке. Печатать научились и министры, и их заместители. А поскольку нижестоящим чиновникам все же неудобно было просить самого министра перепечатать им какое-нибудь отношение, то они тоже стали учиться печатать.

Очень трудно обстояло и с уборщицами. То есть уборщиц просто не было. Но и тут изворотливые канцеляристы нашли все-таки выход, и в каждом министерстве пять дней работали, а по субботам устраивали уборку. Все скопившиеся за неделю ненужные бумаги свозили на заготовительные пункты. Оттуда в субботу вечером макулатуру доставляли на бумажный комбинат, и тот в течение воскресенья перерабатывал это вторичное сырье, превращая его в чистую бумагу. В понедельник рано утром чистую бумагу развозили по министерствам, и все начиналось сначала. Так что при таком завершенном цикле бюрократический организм обеспечивал бумагой сам себя. А если же в отдельные недели макулатуры почему-либо не хватало, министерства получали указание переписку усилить, и в субботу поток вторсырья буквально затоплял заготовительные пункты.