Страница 26 из 75
— А как зовут воеводу? — я улыбнулся десятнику, сделав робкую попытку наладить разговор после его суровой отповеди. Но последний ответил коротко и прохладно, без особых пояснений:
— Артемий Измайлов.
Я легонько вздохнул, понимая, что недовольство десятника вполне объяснимо, и решил до поры оставить попытки завести светскую беседу. Вместо этого я начал с интересом оглядываться по сторонам, изучая родной город в реалиях семнадцатого века… Что же: все постройки деревянные, но избы добротные, крепкие, дворы выглядят чисто — а заборы столь высокие и массивные, что поневоле начинаешь задумываться об их оборонительно значении на случай прорыва врага. Невысокую деревянную церквушку, высящуюся чуть в стороне, так и вовсе окружает полноценный частокол… Но вот улочки меж домов наоборот, узкие и петляющие самыми невероятными зигзагами — что опять-таки, весьма удобно в оборонительном плане!
Некоторое время спустя наша процессия проследовала мимо высокого, крепкого терема, охраняемого десятком стрельцов — и окруженного сразу несколькими возами с возмущающимися бородачами в шубах.
— Это что? — кивнул я на интересное зрелище.
— Таможня. — коротко бросил сопровождающий.
Я мысленно присвистнул. Неплохо развернулся Елец-град!
Вскоре мы выехали на небольшую площадь, расположенную между храмом и еще одним теремом, окруженным избами поменьше, да столь же крепким частоколом.
— Государев двор и терем воеводы. — приосанился Алексей. — Нам сюда.
— Если возьмут в клещи, нам конец. Посмотри сколько воинов! — напряженно прошипел Джок.
У терема действительно столпилось не менее полусотни детей боярских, и смотрят они на нас, по совести сказать, весьма недружелюбно… Я ответил в тон другу, столь же тихо, перейдя на английский:
— Не глупи друг мой, до смертоубийства дело не дойдет. Самое худшее, что может случиться — ельчане присвоят себе обоз с пистолями, да развернут нас восвояси…
— Вот мы и на месте, господин фон Ронин. — склонил голову Алексей. — Надеюсь, не обидели в пути ни словом, ни делом.
— Ни в коем случае. — ответил я на поклон. — Надеюсь, и мы не стеснили вас и ничем не обидели.
Десятник уже молча кивнул и двинулся вперед — а меряющие нас с Лермонтом напряженными взглядами служивые принялись единодушно приветствовать Алексея, сына Владимира… Как видно, последний пользуется среди детей боярских немалым авторитетом.
…В большой зале терема (горнице, гриднице?) стоит накрытый нехитрыми яствами стол. В голове его занял место крепкий мужчина в дорогом кафтане, с легко посеребренной первой сединой русой бородой и цепким, холодным взглядом серых глаз. По правую его руку сидит крепко сбитый, плечистый и чернявый мужчина в стрелецком кафтане, следом еще один долговязый служивый с едкой такой ухмылкой. По левую же руку воеводы возвышается громадный русый детина разбойного вида, словно только что сошедший с палубы пиратского корабля! И вид у него соответствующий… Алые шаровары, щегольские сафьяновые сапоги, роскошный синий пояс-кушак, из-за которого торчат два пистоля — и рукоять наверняка трофейной сабли, что украшена самоцветами! Образ чрезвычайно удачливого разбойника дополняют нарядная рубаха с вычурным шитьем-узором, и небрежно накинутый на плечи кафтан…
Вряд ли я ошибусь, если предположу, что насмешливо посматривающий на меня детина воровского вида и есть Степан Харитонов — атаман донцов из «беломестной» слободы.
— Ротмистр черных рейтар Себастьян фон Ронин и его офицер Джок Лермонт! — зычно представил нас Алексей. — От князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского.
— Это тебе значит, нужно всех наших детей боярских под начало передать? Чтобы ты их в боях с ляхами в землю положил, а мы без лучших ратников на засечной черте остались один на один с татарвой?
Что же, воевода начал с места в карьер… Я немного помолчал, замерев под ироничными и опять-таки неприязненными взглядами собравшихся, покуда представивший нас с шотландцем сын боярский, занял место за столом рядом с казаком. Неплохо для простого десятника, за одним столом с воеводой заседать… Наконец, я заговорил:
— Господа! Я действую по приказу Великого князя Михаила Скопина-Шуйского, и с полного одобрения рязанского боярина Прокопия Ляпунова. И согласно этого приказа я обязан набрать в войско царское четыре сотни детей боярских и обучить их искусству рейтарского боя.
— Доверенные грамоты! — Лермонт вышел вперед и положил грамоты на стол прямо перед воеводой. Но тот к ним даже не притронулся — что же, остается порадоваться хотя бы прогрессу шотландца в изучение русского языка…
— Опять наших ребят на смерть посылать⁈ — чернявый стрелец аж побагровел. — Так ведь за себя здесь воевать уж некому, ротмистр! А если татарва в большой поход пойдет, а? А если воровские казаки Лисовского сюда нагрянут⁈ С голой сракой будем на стенах куковать да ждать, пока нас всех вырежут или в полон угонят?
Сидящий подле стрельца служивый только усмехнулся, загуляла улыбка и на губах воеводы, коротко хохотнул казак. И только сын боярский Алексей Каверин продолжил внимательно на меня смотреть — обжигающе ледяным взглядом.
Я глубоко вздохнул…
— Не буду напоминать вам о силе приказа для служивых людей, давших присягу. Нет… Я напомню вам о том, что под Москвой решается судьба Отечества. Что четыре сотни рейтар — это немалая сила, и что мы уже не раз на равных дрались с ляхами, даже крылатыми гусарами… В решающей битве отряд подготовленных мной служивых — ваших служивых! — способен повлиять на исход войны. И, в конце концов, за учиненное воровство при Болотникове порубежники ведь должны же принести свое покаяние, заслужить окончательно прощение делами! Ведь не будь столь высоких потерь царских ратей под тем же Ельцом, не пришлось бы и мне сегодня забирать ваших служивых!
Воевода напряженно замолчал — зато слово взял казачий атаман:
— Да пошел ты, хрен нерусский! Нет у нас людей за Шуйских головы класть. А заартачишься — так пропадешь в степи со всеми своими