Держиморда

— Конечно, нет. А зачем им нас к себе пускать?

— Тогда как, Петр Степанович?

— Пока думаю, надеюсь, что завтра утром, весь план у меня в голове сложится, и я его смогу рассказать. А сейчас отправте пару ребят в ближайшие аптеки. Мне надо, чтоб было закуплено много селитры и немного горчицы.

Раздав задания, я приступил к проведению допросов.

Первого бандита я лично достал из кладовой и отвел в ванную комнату, где посреди широкого помещения стояли стол с двумя табуретами и широкий березовый чурбак, придавленный ржавым топором сверху. У ножек ванны лежал и злобно щерился, покрытый рубцами шрамов, страшный как черт, Треф.

— Садись. — я подтолкнул к табурету молодого бандита с, перемотанными бинтами, кистями рук: — Фамилия, имя, год рождения, место жительства.

— А не пойти ли тебе начальник на хер? — недобро ощерился осмелевший бандит: — Когда доктор будет? Когда жрать дадите? Давай, вези в Кресты или еще куда…

— Так, некуда тебя везти, любезный. Твои коллеги все тюрьмы расформировали…

— Чего?

— Я говорю, что все тюрьмы разгромили бандиты вроде тебя.

— А, ну так и есть. Мы, когда революционеры Литовский замок громили, туда красного петуха пустили. Ну и надзирателей, когда те разбегатся стали, немного ножиками пощекотали. Так что, ваше благородие, некуда вам меня девать…- бандит, радостно улыбаясь, издевательски развел руки в стороны: — Ты же меня, все равно, выпустишь, куда ты денешься. А потом, ваше благородие, ходи и оглядывайся. Наш пахан сказал, что сейчас всех легавых надо, как вшей, повывести, чтобы больше не было вас. И тогда уже фартовые вздохнут спокойно.

— Жаль только, что в эту пору прекрасную, жить не придётся ни мне, ни тебе — продекламировал я Некрасова.

— Чего?

— Я говорю, что ты до этой поры не доживешь.

— Что это я не доживу? Я еще молодой, поживу еще. А вот с тобой…

— То, что со мной будет, ты решать точно не будешь. А вот с тобой все просто. Тебя расстреляют завтра. Будешь свои данные говорить, или как безродного тебя закопать?

— Ты меня, лягаш, не пугай. Нет у тебя прав меня жизни лишать. Сам за это на каторгу пойдешь, а ужо тебя там ребята встретят.

— Права нет, а возможность есть. Ты, думаешь, что тебе можно людей резать, почем зря, а я буду с тобой возится? Сказал, завтра расстреляю, значит расстреляю.

— Что-то ты на легаша не сильно похож. Ты какой-то фуфел. Настоящий легавый меня бы табачком угостил, чаем с сахаром или баранкой, и спрашивал, под кем я хожу, где наша хаза.

— Мне это неинтересно. Я сейчас тебя ликвидирую, на куски порублю, тебе же все равно без рук жить незачем. Собаку твоим мясом покормлю и потом дам ему твой сапог понюхать. Вот Треф меня на вашу хазу и приведет…

— Треф. Слышал эту кличку. Вот это он и есть. Правда, Треф? Малыш, хороший пес.

Услышав свою кличку, пес пару раз махнул обрубком хвоста, не сводя с жулика плотоядного взгляда.

— Ну что? Расскажешь мне, что ни будь, интересное? А я тебе послабление за это сделаю.

— Да иди ты, скоморох хренов. Ты, наверное, раньше в балагане работал? Клоуны Бом и Бим?

— Парень, я тебе всю правду о твоем ближайшем будущем рассказал, а ты кобенишься. Завтра тебя расстреляют, ибо, с такой поганью, возиться я не хочу. Ты все равно человек уже конченный, тебя не перевоспитаешь. Ты лучше сегодня о Боге вспомни, попроси прощение у тех, кого погубил…

Жулик самозабвенно ржал, пока я вел его обратно в кладовую, эмоционально тряся перевязанными кистями. Смех его немного ослаб, когда я отобрал у каждого из них по одному сапогу, тщательно упаковав их в полотняные мешочки, что нашел на кухне. После того как я захлопнул дверь, строго указав вооруженного инвалиду, сидящему на табурете в коридоре, без меня кладовую не открывать, за полотном долго и напряженно о чем-то шушукались.

К пакгаузу на территории егерского полка наш маленький обоз прибыл с наступлением сумерек, когда офицерство, опасающееся оставаться на службе в вечернее время, уже покинуло территорию полка. Всех гимназистов я переодел во взятые у инвалидов шинели и шапки, двое ветеранов изображали вооруженный конвой, блестя в редких отсветах уличных фонарей блеском, примкнутых к винтовкам, штыков. Толпа болтающихся вокруг казарм солдат на наш маленький отряд не обратила никакого внимания, мы, переодетые в такие же шинели, сливались с многочисленной, многоголосой, но безликой толпой в форме. Увязавшийся за мной Треф, которому надоело сидеть в замкнутом пространстве квартиры, в обществе не любимых им солдат, гордо ехал на телеге, свысока поглядывая на идущих сзади гимназистов. Гимназисты, вереща от восторга, ведь они попали на настоящий военный склад с оружием, таскали тяжеленые ящики. Вахмистр досконально проверял содержимое ящиков на соответствие моему списку. Я же отвел в сторонку блестящего, как золотой червонец, зауряд-прапорщика, который любовно гладил свою грудь в области сердца, где под толстым шинельным сукном грел его сердце конверт с иностранной валютой.

— Господин прапорщик, у меня к вам еще одна просьба, небольшая. Мне бы на несколько дней у вас получить три десятка противогазов.

Кладовщик выпучил на меня глаза:

— Зачем вам, ваше благородие, противогазы? И что значит на несколько дней?

— Да тут такая нелепица вышла. Обратился ко мне знакомый режиссер, хочет синему снять, про войну. И у него в одной сцене немцы проводят газовую атаку на наши позиции, а оттуда встают израненные и потравленные… — я рассказал, застывшему с открытым ртом, начальнику склада, краткий пересказ картины «Атаки мертвецов» и он проникся важностью момента, у прожженного тыловика даже глаза предательски заблестели.

— Ну раз такое дело, то, конечно, расстараюсь и дам вам двадцать пять масок Кумманта я вам на несколько дней дам. Только обязательно верните, ваше благородие.

— Все непременно верну, не сомневайтесь. Сколько я вам должен?

— Если на время и для благородного дела…Ничего не возьму. — и кладовщик, очевидно, чтобы избежать соблазна, спрятал ручки за спину.

— Может быть, пулемет вам в залог оставить? А когда маски возвращать буду, вы мне его вернете.

— Нет, благодарю вас, я вижу, что вы благородный человек и свое слово не нарушите.

— Вы тоже образец патриотизма и обладатель широчайшего кругозора, с пониманием важности киноискусства для воспитания самых широких слоев населения.

И два благородных и почти честных человека церемонно раскланялись.