Держиморда

И тут мне стало весело. Это же сон, а во сне я могу творить все, что хочу, и никто меня ничем не попрекнет. Я вспомнил урода Злобина, чем-то похожего на рябого придурка с револьвером, наверное, такими же безумными глазами. А во сне умирать не страшно, тем более, что я уже один раз умирал, в том бесконечном полете с крыши здания. Что со мной будет во сне? Ничего плохого! Я выпростал свои руки из-под десятка цепляющихся за меня конечностей, поухватистей вцепился за толстую материю теплого и зашептал прямо в ухо задергавшегося морячка: — А полетели вместе, Федя! Люди вокруг дружно ухнули, дружно приподняли меня и бьющегося в моих объятиях «Федю», и под чей-то изумленный вопль и протестующий визг «Феди», мы и воспарили над чугунной обрешеткой моста, сначала вверх, а потом, в соответствии с законами физики, вниз. Я всегда любил быть сверху и в этот раз не изменил своей привычке, тем более, что сот то это мой. В коротком полёте мы Федей поменялись местами, и с серебристый коркой льда первый встретилась спина и затылок «Фёдора». Не скажу, что роль демиурга в моем сне мне сильно помогло при падении: от удара о тело моряка подбородком, коленями и животом, я думал, что опять уйду в перерождение — из меня выбило дух, в голове белой вспышкой родилась сверхновая звезда. Мне удалось встать на четвереньки, в голове снова вспыхнуло, но потом стало чуть легче, тем более, что холод и лет бодрили. Мой напарник по полету валялся по до мной, раскинув в стороны руки и надрывно хрипя. Его зрачки беспорядочно перемещались по окружности глаз, как это бывает у бессмысленных младенцев или тяжело травмированных людей. Наверное, второй свободных полёт подряд впрыснул в меня добрую порцию адреналина, или врачи, там, в реальном мире, добавили в мою капельницу витаминчиков. Во всяком случае я пребывал в условном сознании и даже мог двигаться. Я отжался от странно хрустнувший грудины моряка (как человек интересующийся медициной, я надеюсь, что сломанные рёбра этого убийцы проткнули ему лёгкие), с трудом поднялся сначала на четвереньки, а потом, преодолевая вновь нахлынувшую тошноту, сумел встать на ноги. Собравшись с мыслями, я подобрал валявшиеся рядом револьвер и «Федину» бескозырку, и, как мог, ускоряясь, побрёл- побежал, держась под мостом, в сторону дальнего от меня берега. К лежащему недалеко Евлампьевичу я даже не стал подходить — у живого человека шея не может быть вывернута под таким немыслимым углом. Двигаясь в тени моста и одновременно анализируй свои ощущения, я понял почему у меня время мёрзнут ноги. Я тоже был заботливо разут кем-то, и сейчас мои голые пятки чувствовали каждую острую грань заледеневший воды. Судя по неповторимым видам окружающего меня ландшафта, я продолжал пребывать в блистательном Санкт-Петербурге, чьи, одетые в гранит набережные сковали ледяное пространство, по которому я ковылял-бежал. Кое-где, из-за гранитных ограждений, виднелись многочисленные чёрные точки, очевидно, там было много людей, но я инстинктивно старался к людям не приближаться. Где-то позади, с моста, откуда я старался максимально удалится, громко звали какого-то Ивана. Наверное, в полёт со мной отправился Иван, а не Фёдор, но морячок с Федькой Злобиным имел что-то общее, объединяющее их, поэтому за ошибку я себя не виню. Добежав в тени моста до дальнего берега, я побежал в противоположную стороны от места падения, надеясь, что человек, выкрикивающий Ивана, и его соратники, не сразу меня заметят. Благополучно пробежав вдоль серой гранитной стены я достиг лестницы, спускающейся к воде и, оскальзываясь на нечищеных ступенях, на четвереньках, выполз на верх. Передо мной тянулся бесконечный ряд желтоватых питерских домов, метрах в трехстах от меня, на набережной, шумела громадная толпа. Я обернулся в сторону моста, с которого я так удачно эвакуировался. Несколько маленьких, на таком расстоянии, человеческих фигур, явно смотрели в мою сторону, потом с десяток человек побежали в сторону моего берега. Хотя этот сон мой, но я чувствовал, что ни с десятком человек, ни с многочисленной, громко шумящей толпой я не справлюсь, поэтому я побежал в противоположную сторону, чтобы тут же, буквально, через десяток метров, остановится. Из-за угла, на набережную, бодро выкатилась серая гусеница солдатского строя, над которым поблескивал частокол длинных штыков. Впереди строя пер, держа в вытянутой вперед руке обнаженную саблю, какой усатый тип в фуражке, а за его спиной торчал черный материи транспарант, на котором кривыми буквами был написан лозунг «Прибавку к пайку семьям солдат». Я остановился. Вряд ли тип — я осмотрел себя — в черном мундире непонятной принадлежности и такой же масти галифе, босой, но в бескозырке, пусть и с револьвером в руку, сумеет проскочить мимо строя, браво шагающих в мою сторону, сухопутных и голодных вояк. Это для шпаков я сверху был вполне моряк-моряком — весь в черном, в бескозырке и с большим револьвером, но солдаты в такого моряка не поверят. В мое время, такого моряка мимо себя солдаты бы просто так не пропустили, а тут, судя по моим приключениям, все намного жестче. Мне остался лишь один путь — найти щель и скрыться там на расстоянии трехсот метров, что отделяют меня от голосящей толпы и все еще бегущих по мосту, но явно моих, не будем тешить себя иллюзиями, преследователями, что жаждут спросить с меня за друга Ваню. Я метнулся вдоль бесконечного дома, ткнулся в одни ворота, в другие — все были заперты. До встречи с толпой оставалось метров сто, не больше. Я уже замедлил шаг, стараюсь оттянуть неизбежное, но увидел чуть приоткрытую калитку и с облегчением нырнул в подворотню, в которой поднажал уже из-за всех своих, последних сил. Пробежал мимо каких-то флигелей и дровяных сараев, все время меняя направление, надеясь сбить неизбежную погоню со следа, пока не уткнулся с разбега в огромного мужика в лохматым треухе, серым брезентовом фартуке, надетом на какую-то поддевку и с огромной деревянной лопатой в руке. От столкновения с неожиданным препятствием я обессилено сел задом в снег. Огромный мужик, похожий на дворника из детской книжки про старую жизнь озадаченно склонился надо мной.

- Степаныч, это ты что ли? — прогудел он низким басом.

Ты меня знаешь? — задушено просипел я.

— Ты что меня не признал? Я же Архип, Петров сын, дворник в доме, где ты квартируешь.

— Извини, Архип, меня по голове ударили и, кажется, не один раз. Сам себя не узнаю. — с трудом, продираясь через натужное дыхание, прохрипел я.