Держиморда

Глава 5

Глава пятая.

Российская Империя. Ориентировочно начало двадцатого века.

«Мы дошли уже до первобытного состояния, когда каждый захваченное им количество экономических, элементарных благ отстаивает всеми доступными ему средствами, вступает в смертный бой со своим соседом»

Речь А. Ф. Керенского от 15 февраля 1917 года перед депутатами Государственной думы в Таврическом дворце.

Мой инструктаж Ефрем Автандилович, видимо, принял к сведению, так как, когда Глафира открыла мне входную дверь в квартиру, хозяин стоял радом с ней, сбоку от двери, держа руки за спиной- уверен, в одной из них купец сжимал, легендарный в будущем, «маузер».

— Прошу прощение, Ефрем Автандилович, нам бы еще поговорить.

— Прошу проходить. Глафира, прими….

— Благодарю, но я не буду раздеваться. Глаша, мне кажется, что вас хозяйка зовет…

Когда горничная, недовольно фыркнув (осмелела, зараза) скрылась в глубине коридора, я зашептал купцу в волосатое ухо:

— Ефрем Автандилович, а когда вы собирались мне о Сеньке Епишеве рассказать?

— А при чем тут…Или вы считаете…

— Я пока ничего не считаю, но надо проверять все зацепки. Расскажите мне, будьте любезны, о нем.

— Да Сенька никто, приказчик простой, на тьфу и растереть. Отработал у меня на складе два года, в армию не призвали по здоровью. А давеча я узнал, что он меня обворовывает, понемногу, но факт. Вот я его вчера и рассчитал, взыскал с него по оптовой цене, за все, что он скрал да и выгнал.

— Понятно. Опишите пожалуйста, как он выглядит и где живет.

— Да как я его опишу? Личность обыкновенная…О. погодите минуту. — купец рысью убежал, чтобы через пять минут вернуться, неся в руке очередную фотографическую карточку.

— Вот, посмотрите, здесь все мои работники склада. А вот этот — палец ткнулся в физиономию молодого человека, стоящего слева, через одного, от хозяина заведения: — и есть Сенька.

Сенька Епишев выглядел как натуральный Свирид Петрович Голохвастый, цирюльник из Киева, особенно на фоне окружающих его кряжистых и серьезных, бородатых мужиков.

— Понятно, а где живет это чудо? — я вернул купцу фотографию, составив словесный портрет и запомнив отдельные элементы физиономии.

— Комнату занимает на Гончарной улице, дом семнадцать. Во всяком случае, месяц назад точно занимал. Это за Николаевским вокзалом, сейчас я вам чертежик набросаю.

— Каким вокзалом?

— Николааевским.

— Это который в конце Невского проспекта находится?

— Точно так, господин Котов, за Знаменской площадью.

Ну, хоть Невский большевики не переименовали, есть за что уцепится при ориентации в городе.

— Понятно, спасибо за информацию.

Дворник ждал меня у ворот. Калитку за моей спиной Мирон запирал с явным облегчением.

Дом, в котором квартировал гражданин бывшей империи Епишев я искал не меньше часа, бродя по темному, неухоженному городу. По улицам болтались толпы пьяных солдат и вооруженных матросов, возле которых, как рыбы прилипалы, возле акул, крутились какие-то темные гражданские личности. Во многих местах, запорошенные снегом, на тротуарах лежали двуглавые орлы, символы величайшей империи, свергнутой толпой рядовых ратников второго разряда, категорически не желавших идти на германский фронт. Жестяные, чугунные, из крашенного дерева, со следами ударов прикладами, ломами и топорами — кумиры, под которыми два с половиной года назад те же люди, утирая слезы умиления и восторга, ревели хором «Боже, царя храни!», лежали под ногами, равнодушных топтавших их, людей.

На меня не обращали внимание. Пару раз ко мне подходили какие-то люди, но чего они хотели, я так и не понял, просто проходил мимо, не обращая внимание на окрики в спину.

В одной из подворотен я увидел тело. Вернее, сначала увидел стоптанные подошвы сапог, выглядывающие из-за колонны в глубине темной подворотни- в свете фонаря сверкнули медные гвоздики, истертые о камни мостовой. В подворотне лежал очередной мой коллега — судя по погону, висящему на одной нитке на расстегнутой серой шинели, это был участковый надзиратель. Застывшие руки с черными ногтями были подняты перед разбитым лицом. Рядом валялась выпотрошенная и выброшенная за ненадобностью кобура, судя по размеру, подходящая для моего револьвера. Ее я сунул в мешок — потом озабочусь соответствующим ремнем с портупеей, чтобы носить было сподручней эти полтора килограмма металла.

Сенька Епишев оказался Авксентием Силычем, как пояснила мне разбитная молодуха, простоволосая, в накинутом на плечи темно-сером платке, курившая у входа в подворотню дома семнадцать по Гончарной улице. Комнатенка Силыча была совсем крохотной, окна даже не имела — очевидно градостроительный кодекс в части времени инсоляции жилых помещений Государственной думой еще не рассматривался. Открыл мне дверь изрядно помятый парень, в грязном теплом белье, с дурацкой сеткой на сальных волосах и чадящей свечкой в руке.

— Чего хотел? — выдохнул бывший приказчик на меня амбре застарелого перегара, махорки и гнилых зубов.

— Авксентий Силыч Епишев?

— Он самый. — приосанился хозяин подвальной кабинки. Видимо, кроме шлюхи, снимающей клиентов у ворот этого нового, но уже изрядно загаженного доходного дома, его так никто не называл.

— Записку вам требуется передать, и на словах кое что. — я понизил голос и выразительно зашарил глазами по затемненному пустому коридору подвала: — Вы один?

— От братанов что-ли? — Сенька посторонился: — Давай записку.

— Сейчас, далеко запрятал. — я вошел в комнату, зашарил рукой за пазухой, а второй, тем временем поплотнее прикрыл дверь и задвинул щеколду.

За стеной наяривала гармошка, слышались пьяные голоса, где-то ругались в надрыв, и громко плакал ребенок, скорее всего, даже не один.

— Так где записка? — Парень нетерпеливо тряс передо мной рукой с огрызенными ногтями.

— Нету ее, потерял, наверное. На словах просили спросить, куда ты падаль, Аню Пыжикову увез?

— Ты кто такой? — Сенька стал медленно отступать к кровати, после чего плюхнулся на нее и сунул руку под пышную подушку с торчащим через ткань чехла серым птичьим пером.