Страница 2 из 10
– Вот, – говорит она снаружи. – А сейчас ты чувствуешь бессилие…
Они оба молчат по разные стороны двери сарая.
А потом она резюмирует:
– Вот. Это примерно то, что чувствуют люди, которых ты обидел…
КЛАССНЫЙ ХОД: ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ДРУГОГО ЧЕЛОВЕКА, НАДО В ИДЕАЛЕ ОКАЗАТЬСЯ В ЕГО ШКУРЕ, ПОБЫТЬ ИМ. ОТЛИЧНЫЙ УРОК.
Мы все в течение жизни оказываемся по разные стороны сарая. Иногда внутри – проживаем боль от чужих предательств и воем от бессилия и разочарования, а иногда снаружи – идём по головам, пробиваем себе путь, ломая чужие границы, потому что приходится выбирать между собой и другими людьми, и мы выбираем себя.
А иногда мы одновременно и внутри сарая, и снаружи. Совмещаем несколько ролей.
Потому что это жизнь, нельзя её проехать по пустому автобану с кофейком, музыкой и в хорошей компании. Даже если ты припарковался на обочине, аварии неизбежны…
Возможно, метафора счастья – это вон тот гамак рядом с сараем…
Крик
Мне казалось, что боль сейчас разорвёт меня изнутри и я лопну на тысячи тряпичных лоскутков.
В поисках спасения я зашла в интернет, набрала торопливо: «Как справиться с душевной болью?»
Там был перечень нелепых советов, написанных, кажется, людьми, которым совсем не больно.
Из пятидесяти пунктов мне подошли только два:
НЕ СТЕСНЯЙТЕСЬ ПРОСИТЬ О ПОМОЩИ.
КРИЧИТЕ. БОЛЬ МОЖНО ОФОРМИТЬ В ЗВУК И ВЫГНАТЬ КРИКОМ.
Я сидела на кухне съёмной квартиры.
В комнате спала моя семья – муж и дети. Ночь на дворе.
Часа два-три.
Кого просить о помощи? Мужа? Он измучен не меньше меня, сон ему сейчас актуальней моего спасения.
Так кого просить? И где орать?
Я в спальном районе.
Это человейник. Стены – тонкие.
Уйти куда-то подальше, туда, где нет домов? Но ближайший пустырь в нескольких километрах.
Уехать на машине на МКАД, ехать и орать – идея отличная, но на улице страшные морозы, авто не заведётся…
Я перебирала в памяти тех, кого могу разбудить прямо сейчас. Разбудить – и они поймут. И не упрекнут. Не скажут: «Ты с ума сошла?»
Я вспомнила про Машку. Она живёт в доме, похожем на дачу, на Куршской косе. Её дом стоит как бы отдельно от всех остальных. Для меня это страшно, но она давно мечтала о доме на отшибе, шутила, что «отшибленные должны жить на отшибе».
Я написала Машке:
– Спишь?
– Сёрфлю, – ответила она.
Я поняла, что она имела в виду не Балтийское море, а интернет-волны.
– Мне нужна твоя помощь.
– Давай.
– Мне так хреново, что не передать, – сформулировала я проблему.
– А поконкретнее? – попросила Машка.
Я рассказала ей, что случилось. Услышала, как Машка на том конце трубки щёлкнула зажигалкой. Закурила.
– Чем помочь? – выдохнула она.
– Маш, я хочу орать. Я прочитала, что это помогает. И я хочу.
– Так.
– Но я в панельной многоэтажке. Понимаешь? Сейчас два часа ночи. Я не могу тут орать. Меня не поймут.
– Прилетай ко мне орать. Будем круглосуточно орать! Я же на отшибе. Тут с одной стороны море, с другой – залив. Они привычные, потерпят…
– Маш, мне сейчас надо. Поори за меня, а? Пожалуйста…
– Как?
– Ну… Включи видео. И закричи. А я тоже закричу. Тут. Только беззвучно. Ты будешь как бы за меня кричать.
– Хм… – Машка подумала секунд пять. – Давай!
Мы включили видеозвонок.
Она затушила сигарету.
– Готова? – спросила Машка и, дождавшись, когда я кивну, заорала: – А-А-А-А-А-А-А-А-А! А-А-А-А-А-А-А-А!! А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!
Я орала вместе с ней. Слёзы лились, я открывала рот, слёзы затекали в рот.
Получался молчаливый солёный крик.
А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
Мне правда полегчало. Облегчение я ощутила физически, как будто… судорога была и закончилась.
Потом был второй заход крика. А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!
А потом мы молчали, отключив видеозвонок. Как будто, смущаясь, отвели глаза.
– Спасибо, – прошептала я Машке внезапно осипшим голосом.
– Обращайся, – улыбнулась она. – Я, море и залив – мы всегда в твоём распоряжении. Ждём тебя тут, на отшибе…
Я прилетела к ней только спустя три года. Приехала обняться и поблагодарить. За поддержку и тот крик.
За то, что можно позвонить ей ночью и она никогда не скажет: «Ты с ума сошла!»
Я подарила ей шуточный мегафон, а она мне – шарф, который связала её мама. Машка повязала мне его на шею. Будто упаковала её в яркие вязаные стежки.
И мы пошли гулять по берегу моря.
А потом вдоль залива.
Они слышали нашу боль, а потом слышали наш смех.
Жизнь такая разная…
Никогда не забывайте людей, которые могут стать голосом вашей боли…
Яма
С Сашей я познакомилась через неделю после смерти папы.
Папа умер от рака желудка.
Это было написано в его свидетельстве о смерти.
Я подозреваю, что истинная причина смерти – другая. Папа устал жить, потому что был алкоголиком, а это больно и тяжело.
АЛКОГОЛИЗМ – ЭТО КОГДА ТЫ НЕ ГОТОВ ТРЕЗВЕТЬ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ВЫДЕРЖИВАЕШЬ ЧЕСТНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ И СЕБЯ В НЕЙ.
Ты сбегаешь в хмельное марево.
А оно разъедает желудок химией спирта.
Папа несколько десятилетий жил в спасительном опьянении.
Я кричала: «Папа!» – и звала его в трезвость. Но он так долго был нетрезв, что разучился быть другим.
Я, его дочь, была недостаточной мотивацией, чтобы научиться вновь. Ведь в трезвости вместе со мной папу ждали боль, ломка, ответственность, неуважение и осуждение других трезвых людей.
Это очень сложно вынести, опираясь только на ребёнка. Нужно, чтобы и внутри кто-то выталкивал алкоголизм, и снаружи человека ждала поддержка, ибо трезвость не экологична для новобранца.
Только тогда есть шансы.
А у папы их было недостаточно, и он ушёл.
После похорон я ощущала внутри пустоту. Мы никогда не были с ним близки как папа и дочь – между нами всегда был его диагноз, – но вот эта взрослость, навалившаяся на меня, была невыносима.
Я ходила по улицам и плакала без слёз.
И тут встретила Сашу.
Он был музыкантом. Спивающимся. Он пил немного, но каждый день, и не мог играть, пока не выпьет. Он понимал, что это зависимость, и признавал проблему.
ПРИЗНАТЬ ПРОБЛЕМУ – ЭТО МНОГО. ЭТО ОЧЕНЬ МНОГО.
Мой папа вот не дошёл до этой точки. А я не смогла его туда дотолкать…
Саша был уличным музыкантом, а я – уличным слушателем. Мы совпали в точке боли, тоски и музыки.
Саша играл на улицах и копил на рехаб. Это клиника, помогающая людям с зависимостью. «Ого, вот молодец!» – думала я. Его внутренняя сила вызывала у меня восхищение.
Моего папу тоже звали Саша. Он тоже играл на гитаре. И тоже носил усы.
Я подумала, что вот этот новый Саша – мой второй шанс помочь папе. Даже если папы нет, этот гештальт я смогу закрыть. Папа как бы вернулся ко мне в образе Саши и говорит: «Давай ещё раз попробуем?»