Страница 31 из 32
– Благодарю, ярл, – молодые люди, оба поднявшись на ноги, пожали друг другу руки, после чего Шервард вышел в сопровождении Диона.
– Драккар отходит через три или четыре дня, когда немного успокоится море, – на ходу говорил Дион. – Ты – купец с Баркхатти, ведёшь большие дела по всему побережью. Не стесняйся пускать пыль в глаза. Пусть думают, что ты – важная птица. Заключай договоры, встречайся с людьми, веди себя уверенно. Мы дадим тебе имперских монет – их хватит до весны. Помни, Шервард: Тавер – очень важный город, и ты был не единственной кандидатурой. Я поручился за тебя, так что ты уж не подведи!
– Не подведу, – произнёс Шервард с уверенностью, которой вовсе не испытывал.
– Главное – учи язык! – напоследок напутствовал его Дион после того, как подробно рассказал о всех основных деталях.
– Это за полцены! – на неплохом имперском ответил ему Шервард одну из немногих фраз, которые знал, и оба рассмеялись.
Впрочем, для Шерварда эта весёлость была недолгой – мгновение, и суровые складки вновь исчертили его лицо, а взгляд, не успев загореться, снова потух. Они попрощались, и молодой человек отправился в трактир, чтобы скоротать последние деньки на Баркхатти.
А ещё через три ночи, в течение которых он спал так долго, как никогда за последнее время, Шервард отправился на одном из драккаров Желтопуза на юг сквозь всё ещё неспокойное Серое море. Он с жадностью глядел вперёд, в туманную даль. Никогда прежде ещё не бывал он за пределами Баркхатти, и ни разу не видал чужого берега. В отличие от многих островитян (да того же Тробба), ему всегда было интересно поглядеть на то, как живут южане, как выглядит эта далёкая страна, и внезапно у него появилась возможность сделать это.
И вот в утреннем тумане позднего лета показались очертания южного берега, а на нём – силуэты множества построек, так не похожих на строения островитян. Стоя на носу драккара, Шервард не сводил глаз с приближающейся суши. Перед ним был Тавер – шеварский город, о котором он столько слышал, но до недавнего времени даже не надеялся однажды увидеть воочию.
Глава 14. Риззель
Время в поместье на побережье Серого моря текло медленно, и особенно медленно оно стало двигаться после отъезда Линда. С тех пор минуло уже около года, и это время стало трудным испытанием для всего семейства Хэддасов.
Через некоторое время после скоропалительного отъезда младшего Ворлада стало очевидно, что Динди беременна. Брум узнал об этом позже отца с матерью, но до того, как округлившийся живот его сестры стал хорошо заметен.
Чтобы избежать скандала, отец, по сути, посадил Динди под домашний арест – ей было категорически запрещено появляться на людях. Было объявлено, что она больна, и отныне в комнату её могли входить лишь члены семьи, да пожилая служанка, которая была предана молодой госпоже пуще цепного пса.
Брум не мог понять – насколько сестра осознаёт то, что с ней происходит. Она неплохо переносила беременность – с ней почти не случалось приступов тошноты и прочих неприятностей, которые боги зачем-то наслали на несчастных женщин. Впрочем, сам Бруматт, признаться, практически ничего не знал о беременности и о том, чего от неё ждать, а потому для него всё было в новинку, и, с одной стороны его удивляло всё, но с другой – не было ничего удивительного в том, о чём мы сказали выше.
В любом случае, он по-прежнему не отходил от Динди, и стал даже ещё более заботливым с ней, если это вообще было возможно. Он обрёк себя на добровольное затворничество, и проводил дни напролёт в её комнате, просто наблюдая за тем, как она тихонько сидит у окошка и смотрит вдаль с тупым непроницаемым лицом. Похоже, девушка всё-таки осознавала, что в её жизни произошло нечто важное, но никак не давала это понять окружающим.
Динди всё так же оставалась худышкой, так что всё больше вздувающийся живот выглядел особенно комично. Впрочем, никто сейчас не смеялся, и Брум был бы последним человеком во всей Сфере, позволившим себе это. Он глядел на сестру с невероятной нежностью и жалостью, но иногда его черты внезапно искажались от ненависти. Это бывало тогда, когда он вспоминал о Линде.
С тех пор, как этот ублюдок уехал, Брум ни разу не поинтересовался его дальнейшей судьбой. Более того, он внушил себе, что тот уехал именно потому, что испугался его – Брума – угроз, и убедил себя в том, что непременно убил бы паскуду, если бы тот остался.
Ненависть эта, разумеется, распространилась и на барона Ворлада. Этот напыщенный гусь продолжал жить в их доме как ни в чём не бывало, и отец, к сожалению, не смел выставить его вон. Да и вообще вся семья Хэддасов в присутствии важного гостя продолжала вести себя вполне по-прежнему, хотя Брум знал, что родители затаили злобу на него, и за глаза иной раз позволяли себе весьма нелицеприятные высказывания.
Что же касается самого барона, то он, похоже, и думать забыл о том позоре, что нанёс его отпрыск достойному семейству. Его поведение нисколько не поменялось, он время от времени захаживал во флигель Хэддасов, или приглашал их «к себе», чтобы отведать, к примеру, вина из южной Кидуи, присланного ему прямиком из столицы. За всё время он ни разу не поинтересовался судьбой Динди, да и вряд ли он вообще заметил её исчезновение. Впрочем, он ничего не знал о её беременности – сеньор Хэддас иногда умел быть гордым, а, может, это была никакая не гордость, а лишь реальный взгляд на жизнь. Было ведь совершенно ясно, что, даже узнай барон Ворлад о том, что скоро станет дедушкой, это ни коим образом ничего не изменит…
В общем, несмотря на то что с отъездом Линда в поместье, на первый взгляд, почти ничего не поменялось, на самом деле перемены были весьма существенны. Это подмечали даже слуги, хотя Хэддасы ревностно защищали тайну дочери ото всех. Единственный, кто продолжал пребывать в блаженном неведении, был барон Довин Ворлад.
На время родов вся прислуга была выдворена из флигеля, несмотря на мороз – большинству из них были даны те или иные поручения, а остальные чуть ли не целый день провели в хозяйственных постройках, чтобы хоть как-то согреться. Динди положили в одну из глухих дальних комнат, чтобы её криков не было слышно во дворе. При родах присутствовала лишь госпожа Хэддас, акушерка, да та самая служанка, что самоотверженно ухаживала за молодой хозяйкой всё это время.
Роды были непростыми, но всё закончилось благополучно. Динди родила крошечную, но вполне здоровую на вид девочку. Теперь благородному семейству нужно было решить главную проблему – сохранить лицо в глазах общественности. Их усадьба, с тех пор как здесь поселились Ворлады, перестала быть уголком тишины и уединения. Нечасто, но сюда заявлялись представители высшего общества Тавера и окрестностей, и потому произошедшее могло бросить тень на доброе имя Хэддасов.
Было решено, что ребёнка заберут у Динди, и она продолжит жить своей жизнью, тогда как малышку воспитает кто-то из дворни. Разумеется, рассматривать новорождённую в качестве потенциальной наследницы имени и состояния Хэддасов было нелепо, а потому не было никакой разницы – в какой семье она вырастет. Предполагалось, что тайна рождения несчастной девочки будет надёжно укрыта от всех, кроме нескольких посвящённых.
Госпожа Хэддас ответственно подошла к поиску семьи, и на это ушли остатки нынешнего и весь будущий день. На это время девочку вернули Динди, и та была просто вне себя от счастья, выражая радость с несвойственной ей обычно экспрессией. Молодая мама не выпускала дочку из рук и, обычно такая молчаливая, теперь она, не переставая, лопотала что-то на странном мурлыкающем языке. Стоит ли говорить о том, что Брум был рядом, с обожанием глядя на племянницу.
Увы, именно этот нюанс старшее поколение Хэддасов по какому-то недосмотру упустило из виду. Пока они решали судьбу новорождённой, боги, похоже, решили распорядиться по-своему. И исполнительницей воли богов стала та самая служанка Динди, которая и принесла своей любимице ребёнка, тогда как этого, очевидно, не следовало бы делать.