Страница 6 из 55
— Не боись, добрый человек, — кивнул он интенданту, прежде чем покинуть арсенал. — Обещаю, что если мне удастся пережить следующие две ночи, то я верну все в целости.
Тот только хмыкнул ему вслед.
— Готово, — подошел он к Кречету. И не успели они оказаться во дворе, как за их спинами тут же захлопнулась дверь, загремели засовы, защелкали замки.
Строптивый интендант со своей хмурой рожей волновал одноглазого в последнюю очередь. После бессонной ночи в компании черта он чувствовал себя прескверно, и у него было одно желание — отправиться обратно в пустую хату Перепелихи, чтобы смыть с себя усталость, а то и вздремнуть немного. Право, другой возможности могло не представиться.
Однако в этот час у стен Замка развернулось настоящее представление. С вершины церквушки стучал тоскливый бой, а сквозь мягкий утренний туман туда-сюда носились простоволосые бабы с босыми дворовыми девками и голосили на всю округу. Об ночном снегопаде напоминали только жирные лужи, хлюпающие под башмаками валашцев.
— Панночка в ночь померла! — заливались они слезами, сталкиваясь друг с дружкой, и бежали разносить дурную весть за ворота, которые уже стояли нараспашку, впуская внутрь острога гомонящий народ: — Панночка померла! Панночка померла!
— Сейчас сюда все Пограничье сбежится, — почесал подбородок Кречет и оглушительно зевнул. — Эх, я предпочел бы оказаться где-нибудь подальше отсюдава и хорошенько соснуть…
Все больше селян проходили ворота и торопились к неутомимой колокольне, на вершине которой все бился и бился набат, созывая народ. На подходе к церкви люди снимали шапки, кланялись и осеняли себя Пламенным знаком.
— Пан Кречет! — подбежал к ним с одноглазым трясущий всеми своими телесами Повлюк. — Помощь твоя нужна! Ежели воевода узнает…
— Что еще?.. — поглядел на него Кречет уставшими от недосыпа глазами, но тут же увидел кучку казаков, на пару с дьячками сгрудившихся на паперти, и сонливость с него как плеткой согнали.
В десяток кулаков казаки барабанили по воротам и кликали попа Кондрата, взывая к его совести, благочестию, сану, Спасителю, Сеншесу и еще чьей-то матери. Мертвенно бледный Кречет, выругавшись себе под нос, вскинул подбородок и попытался разглядеть нечто на звонарне, где, не зная роздыху, все метался несчастный истязаемый колокол.
— Заперся, сволочь?! — громыхнул в спину Кречету рассерженный глас, и он обернулся — к ним шагал сам пан воевода, прорезая толпу воющих баб-плакальщиц, как нож масло. Они хватали его за длинные рукава расшитого кафтана и падали хозяину в ноги, но тот просто расталкивал женщин, словно непослушных детей.
Его глубоко посаженные глаза прибивали всех к месту точно гвоздями.
— Давно он там? — дернул воевода Кречета за плечо.
— Гутарят, с ночи заперся, факт! — вместо него ответил Повлюк. — Повыгонял всех спать, а нынче никого не впускает, а знай в колокол долбит, поганец!
— Так… — скрипнул зубами воевода и направился к паперти. — Опять за старое, черт бородатый!
Тут колокол ударил в последний раз и затих, погрузив двор в мучительную тишину. Даже бабы перестали верещать. Все как один подняли носы к звонарне, откуда высунулась растрепанная поповская борода, в которой Каурай без труда узнал вчерашнего святого отца Кондрата. В него словно бес вселился — таким жутким взглядом он поглядел на собравшихся мирян.
— Кондрат! — со всей мочи крикнул воевода, от злости жилы у него на шее вздулись и стали напоминать жирных червей. — Спустишься сам? Или тебе помочь?!
— Здесь мое место, Серго! — отозвался священник, наставляя на воеводу палец. — Здесь я ближе к Спасителю. А твое там, внизу.
— И твое тоже! Отпевать мою дочь, как тебе по сану положено. Не пугай народ, слышишь?
— Оставайся подле твоей дочери, продавшей себя в услужение Сеншесу! — раздавался сверху его угрожающий голос. — Лучше оплакивай еще двух девок, что наложили на себя руки этой ночью. Твой дом проклят, Серго! И ты сам! Я говорил тебе это очень давно, но ты и не думал слушать…
— Не зли меня, отче, — грозил ему пальцем воевода. — По краю ходишь…
— Я отсюда никуда не спущусь, так и знай, Серго! И ведьму твою в церковь не дам снести. Это священное место! Отпевать послушников Сеншеса в его стенах, это немыслимо!
— У тебя есть немного времени, прежде чем мои хлопчики выломают ворота и притащат тебя к гробу моей дочери силой. Одумайся! Сам знаешь, как они умеют парить!
— Ты не посмеешь ломать ворота в храм Спасителя! Покайся, Серго, покайся! Этот грех уже не смыть! Вчера ты уже заключил договор с посланником Сеншеса, вот с тем одноглазым выродком, который стоит среди вас, слепцы!
Теперь его палец смотрел прямо на Каурая.
Глаза и головы валашцев мигом обратились к одноглазому. Люди в едином порыве отхлынули от него подальше, осеняя лбы Пламенным знаком. Воздух задрожал от напряжения, однако воеводу поповские проклятья совсем не смутили.
— Ты сговорился с ним, чтобы провести бесовской ритуал в святой церкви! — гремел голос попа, разносимый ветром в каждое ухо. — Даже помышление об этом грозит костром, Серго, и ты знаешь об этом! Не делай следующий шаг, а не то… Закончишь так же как твоя проклятая жена и дочь!
— Даю тебе последний шанс, отче, — склонил голову воевода в бессильной ярости. — Ты спустишься оттуда добровольно или…
— Или ты изнасилуешь церковь Спасителя?! Разграбишь ее, втопчешь в грязь святые дары и сделаешь вотчиной нечистого? Вот к чему ты пришел, Серго, вот итог всей твоей греховной жизни!
Воевода кивнул Кречету и медленно направился обратно в Замок, даже не поглядев на то, как казаки будут ломать ворота в храм. Толпа в испуге рассыпалась перед ним. Поп все не унимался:
— Вот они, вот они — слуги Сеншеса! — заливался он в крике, тыкая пальцем то воеводе в спину, то наставляя его на Каурая, которому тоже было невмоготу глядеть на то, как попа будут стаскивать с колокольни и приводить в чувство.
Расталкивая народ локтями, он поспешил убраться подальше, пока окаменевшая от страха толпа не решит взять все в свои руки и немного помочь Кондрату.
Уже у самых ворот его окликнули:
— Пан опричник! — спешил к нему смертельно бледный казак, придерживая шапку. — Тебя воевода требует к себе. Немедля!
Одноглазый выругался. “Немедля”, как же иначе.
Когда Каурай подходил к крыльцу Замка, колокол не знал усталости. Бился ему в спину упорно, протяжно и страшно. Но вскоре он замолк словно на полуслове, и острог погрузился в тревожную тишь.
В Замке утро как будто не наступало — холодные комнаты по-прежнему утопали в полумраке, а темных углов было не счесть. Воевода встретил его в другой горнице:
— Рассказывай, — бросил он, когда за одноглазым закрылась дверь. — Прогнал черта?
— Прогнал, но лишь одного и на один день, — ответил Каурай, обводя глазом комнату и натыкаясь на знакомые рога. Вываренный череп фавна красовался на стене, прикрепленный к щитообразному медальону, щедро отполированный и покрытый блестящим лаком.
— Тоже твоя работа? — проследил за его взглядом воевода. — Я гляжу, ты успел знатно поохотиться в моих лесах.
— Пан…
— Пес с ним! — махнул рукой воевода. — Сделай дело, а этот грех я тебе прощаю. И еще…
— Я взял в арсенале все, что нужно. Благодарю.
— Нет, на эти железки мне плевать. Можешь хоть все выгрести оттуда и вооружить целую армию. Только спаси мою дочь от лап Сеншеса. Пусть хоть кто-то избегнет его козней…
— Хоть кто-то?..
— Не слышал что ли этого старого плута? Ночью повесилась боженина нянька. И это еще полбеды — вместе с ней убилась и еще одна дворовая девка, которая работала на кухне. Расцарапала себе горло до смерти. Токма не говори, что это плата за всего одну ночь… Пес с ними! Молчи! Пусть мрут, все равно никуда не денутся из острога. Пока я здесь.
— Так это была не фигура речи?
— Нет, — тяжело вздохнул воевода. — Про проклятье Кондрат сказал чистую правду. На мне оно. Вот здесь, — он приложил распухшую кисть со сбитыми в кровь костяшками к груди. — Здесь оно. Ведьма сказала, что навечно.