Страница 90 из 110
— Представляю, — мечтательно промурлыкала Аманда. — Ах, медовый… наверное, несчастный законник очень удивился?
— Да уж, знатно обалдел — спасибо, что не стал орать на весь зал суда в сторону Жейлора что-то вроде «Ты обещал, ты обещал». Старина Архас поступил по своему разумению. Ему нужны были сведения — вот он и пообещал за них то, что их помогло получить. Поступился меньшим принципом ради большего: дать слово преступнику — да пожалуйста, а вот отпустить преступника — на такое он уж никак не мог пойти. Одно было хорошо: на суде остолопа-законника так и не назвали предателем. Так что его хотя бы не придушили свои же — они очень любопытствовали узнать, кто это так всё о них разболтал. Вот так и вышло, что незадачливый законник угодил на Восточные Рифы в теплой компании своих же бывших товарищей. Которым, к тому же, было очень интересно — а кто это их всех сдал? Спасибо еще, что особенно рьяные ребята и главари загремели на Северные Рифы, к смертникам… а кто-то так и вовсе никуда не загремел, отмазался. Но всё равно получается какая-то уж слишком грустная сказочка, а?
Бессознательно потер запястье — будто там еще оставался алый, вечно раздраженный и истекающий сукровицей след от браслета, блокирующего магию — «глушилки», которая постоянно норовила прищемить кожу.
Рифы — скорее уж страшная сказочка. Чёртовы забои, где задыхаешься от недостатка воздуха, и бескрайние поля водорослей, и песни сирен вдалеке, и море тянет руки — ждет кораблей, и бесконечный шум «костоломки», вечного сторожа тюрьмы…
— Ах, Рифы, пряничный мой! Я столько слышала о них и о тюрьме — и я бы сложила дивные песни, если бы ты рассказал…
— О, тут, знаешь ли, на отдельную историю. Но уж если начну сегодня, то мы тут с тобой, чего доброго, до поздней ночи засидимся.
— Нойя любят истории, — мурлыкнула Аманда, соблазнительно располагаясь еще поближе. — Готовы слушать до поздней ночи. Даже… — Шепот у нее прямо-таки обжигал, — до утра.
Стоп-стоп, а это, кажись, я ее планировал соблазнять? Потому что мне как-то кажется, что мы как-то внезапно меняемся ролями.
— Договорились. Оставим это для какой-нибудь ночи… или для какого-нибудь утра. А пока что скажу так, что бывшему законнику не очень-то понравилось на Рифах: тут, понимаешь, прежние товарищи смотрят подозрительно, да и заключенные какие-то недружелюбные, и охрана злая, с кусачими, между прочим, жезлами. Да, и еще был там один дознаватель, так тот вообще на голову отбитый. Словом, незадачливый законник как-то подумал, да и решил, что не протянет он в таких условиях двадцать лет. И десять не протянет. И пять — тоже вряд ли. А потому он взял да и сбежал самым таинственным образом — не один, понятное дело, в побег ушло что-то около десятка… вот только всё это окутано тайной — и как они бежали, и что с ними сталось потом…
— Но неужели же их не нашли? — глаза у нойя так и блестят, как огранённые опалы на свету. И немножко отливают бирюзой, будто в них плещется зелье правды.
Нет, — захотелось сказать, — нашли. Выловили по кускам, — так сказал тот самый бывший дознаватель, который, может быть, сам же их и вылавливал. Только вот это же так испортит сказочку, верно? Так что я предпочёл соорудить самое таинственное выражение лица.
— Да вот, представь себе… сплошной покров неизвестности. Кроме одного. Наш недотепистый законник не стал прятаться, а заявился прямиком в суд Крайтоса. И обозначил, что может требовать статуса свободного человека. А когда его спросили, что это ему в голову взбрело — попросил принести ему Кодекс Рифов, написанный то ли при третьей, то ли при четвёртой Кормчей. И ткнул пальцем в одну строчку. В ту, где было написано: «Покидая Рифы, оставляешь за собой грехи и преступления, делаясь свободным». Поэтично они в древние времена указы-то составляли, да? Само собой, эта фраза относилась к тем, кто свой срок отбыл, и значение ее такое, что тебя не имеют права преследовать, если ты уж свое получил. Вот только нигде этого было не указано. Совсем нигде. А бывший законник — он, конечно, был недотепой, но умел заводить хорошие знакомства. Так что он очень внимательно слушал одного стряпчего в своем бараке. Стряпчий был малость с мозгами набекрень, к нему особенно не прислушивались — тем более, что он все больше кодексы законов цитировал, кому такое надо… Но иногда он нес очень даже ценный бред. Для того, кто умеет пользоваться…
«Вот ведь шутка, — бубнил стряпчий Гарн, расплескивая на меня похлебку, — Да если б кто придумал, как воспользоваться… это ж сколько побегов бы было! А дело-то верное, я бы за такое взялся, беспроигрышное… Ох, если бы мне выбраться, я бы…»
В побег старину Гарна не взяли: он был плох, сильно кашлял, бегал медленно, хныкал и вскрикивал на пустом месте, и ясно было: не жилец. Зато сколько было восторга у моего старинного дружка-стряпчего, когда я завалился к нему с просьбой представлять меня в суде!
«Гроски, — говорил он мне, неумеренно поглощая виски, — мантикорий ты сын, Гроски, я же пойду туда и сделаю это, только чтобы посмотреть, что из этого безумия может выйти!»
— Да… стряпчий, который дело оборонял, был заядлый пьянчужка, но толкнул прекрасную речь о букве закона, которую надо блюсти. Буквоед-судья отпустил бывшего законника в зале суда, а остальные бюрократы кинулись переписывать Кодекс Рифов. Пока они его переписывали, сведения о суде дошли до Рифов — и оттуда наметились массовые побеги разными способами: всем хотелось быть очищенными перед законом. Правда, лазейку вскоре убрали, Кодекс переписали. Но я слышал, этот случай даже попал во всякие там учебники для стряпчих. Наверное, могли бы назвать «Парадоксом Гроски», да законник бывший оказался скромным.
В учебниках теперь есть «Парадокс Гарна» — не знаю, насколько это утешит беднягу в Омуте Душ.
— Да… тот пьянчужка-стряпчий теперь, открыл свое дело и очень гордится — выиграть такой суд! Дела у него пошли в гору. А вот у Архаса Жейлора дела почему-то пошли наоборот — а жаль, такой был принципиальный законник! Сперва поползли слушки, что он берёт взятки, потом у него в кабинете как-то обнаружили весьма распущенную девицу — в отсутствие хозяина, но что тут взять! Потом развалилось одно за другим сразу четыре дела: то улика исчезнет, то преступник смоется. И началась у старины Архаса чёрная полоса, и посыпалась его карьера так основательно, что, страшно сказать, он совсем ушел из Корпуса — а ведь такой законник был! В ужасный век живем.
Не сказать, чтобы они не догадывались. Или не искали. Очень может быть, вредного грызуна хотели прихлопнуть. Да только крысы всегда бегут с корабля первыми. Мелькнула голым хвостом, нырнула в вир — ищи ее.
— А тот бывший законник… про него никто особенно и не слышал. Говорили — мелькал тут и там: путешествовал, торговал, чем только не занимался. Только как-то так вышло, что докатился до Гильдии Чистых Рук. Ничего серьёзного, наёмник четвертого ранга, делец. Работал с контрабандой, посредником служил… всякое. А потом как-то одна милая женщина из таверны сказала ему: «Уходил бы ты. Ты же еще, вроде, не совсем конченый». Вот он и подумал, остолоп такой, — а ну, как правда не совсем? И схватился за первую попавшуюся работу — услышал, что в питомнике постоянно нужны рабочие. Готов был взяться за что угодно, хоть и навоз из-под яприлей выгребать, только вот Арделл сказала, что ее другое интересует. Так что можно сказать — тоже… подарила шанс.
Крыса внутри прослезилась. Растроганно смахивала длинным хвостом с мордочки мутноватые слезинки. Визгливо всхлипывала: мне самому захотелось себя погладить по головке после этой трогательной истории. Неприкаянный обиженный страдашечка — всякому захочется приютить на груди…
Кстати, на такой груди я очень не прочь бы приютиться.
Травница смотрела с прищуром. С интересом вглядывалась в мою угрюмую физиономию, по которой так и бегали тени горьких воспоминаний.
— А этот мальчик, Тербенно?
— А-а, законник. Пару раз пересекались во время моей работы на Гильдию. Он как-то выяснил мое прошлое и решил, что я позорю доброе имя законника, так что очень старался вернуть меня на Рифы. Со мной не получилось — наверное, я везучий, бабушка что-то такое нашептала! А несколько наших все-таки забрал. Мы его звали Крысоловом, — ухмыльнулся, — за цепкость. Но я надеюсь, хоть теперь-то он не по мою душу — иметь под боком Тербенно, знаете ли…