Пастыри чудовищ

— Вот эта что-то знает, — потрясаю Шипелку за шиворот. — Зовёт его Врагом живого. Похоже, это чары её племени. Зелье или какой-то заговор, а звери из-за него видят в этом балбесе врага.

Задавака даже не возражает против «балбеса»: бледнеет да съезжает со стульчика. Вот вам ещё попадание: он же на Шипелку с самого начала косился со страхом. Да и меня о даарду расспросить пытался.

Грызи хмурится и ввинчивается вопросительным взглядом в Хаату. Та шмыгает остреньким носиком, зло светит на меня глазами. Потом понимает, что от взгляда Грызи не сбежать.

— Печать, — выпаливает, кривя тонкие губы. — Моттойи-сфиайя-исте. Печать Врага живого. Древний приговор. Ты не видишь, сестра. Она не видит — Человек Камня. Я вижу. Звери видят тоже. Сначала видят. Потом слышат. Потом чуют. Теперь знают. Враг живого — и всё живое против него.

— Всё живое? — спрашивает Грызи. С совершеннейшим спокойствием на лице, будто заснуть собирается. Даарду сопит, косится на позеленевшего мальчишку. Подходит, открывает окно.

— Смердит, — поясняет уже на своем. — Всё живое, в чём сильна Пуповина. Все, что вы называете бестиями. Каждый услышит. Увидит. Почует. Убьёт.

— Так, — кивает Грызи, впиваясь в нее глазами. Кажется, сейчас глаза зазеленеют, и с губ полетит — «Вместе!» — Так… Кто может наложить Печать Врага Живого? И за что? Ты можешь, Хаата?

Даарду мотает головой.

— Не я. Хранитель малого роя… как по-вашему… глава поселения. Мудрый. Старый. Они знают. Они могут.

— За что?

Пожатие плечами. Шипелка отворачивается, почти ложится на подоконник грудью. Втягивает носом свежий ветер.

— Большая обида. Обида на смерть. На кровь.

Искоса оглядывается на Задаваку.

— Брось его, сестра. Он — Враг Живого. А ты — живая. Пойдем домой.

Грызи прикрывает глаза и тихо выдыхает сквозь зубы. Подходит к креслу, почти стекает в него. Откидывает голову назад и смотрит из-под полуприкрытых век на стол, за которым скорчился мальчишка.

— Эгерт.

Задавака подпрыгивает, как будто Грызи сейчас заорет, как Сирил: «Враг! Враг! Эгерт — враг!»

— Что всё-таки случилось на той прогулке? С нее ведь началось. Твой друг Горвин обмолвился мне…

— Я хотел рассказать, — прерывает ее Задавака. Челюсть у него трясется, а нос он все равно пытается задирать. — С самого начала. Я думал… это не то. И отец… скажет, что это недостойно. Но матушка всегда говорила… они зловещие создания… отродья…

Намечаю три напольные вазы в цветочках — под блевануть. Задавака сейчас пустит сопли и разревется. Вон, несет бесконечную чушь насчет своих дружков — что они смеялись, и сказали «Да у тебя кишка тонка», да и он вообще не хотел, но парни так и раньше делали, только с нойя и с деревенскими, так что…

Запускаю ему под нос ножичек-атархэ.

— Хватит слюней! Не можешь сказать — за тебя справлюсь. На прогулке твоим дружкам была охота поразвлечься. А тебе была охота перед ними выпендриться. Только ни нойя, ни нищих, ни деревенских вам не попадалось. Что, слишком далеко в лес заехали? А попался терраант. Ребенок или старик? Шипелка говорит — глава поселения, значит, старик?

Мотает головой. На тыльных сторонах ладоней — красные следы от ногтей.

— Реб… ребенок.

Это непонятно. А остальное — понятно. Знаю я, как знать иногда развлекается. Было дело, навидалась.

Задавака выпрямляет спину и начинает выжимать из себя слова. Жмет, старается. Девчонка, — говорит первым делом. Лет десяти. Терраант, да. Непонятно откуда взялась. Парни начали кричать про отродье… как матушка… они же все отродья, она так говорила. Девчонка побежала. Парни свистели вслед, смеялись. Пара ударов магией, но она была слишком далеко… Тогда позвали собак.

— Но псы не взяли след или свернули с него, — фыркаю я. У них на выезде болотные сторожевые или помесь игольчатников с обычными гончими. Даже юному терраанту от них отделаться — в два счёта.

— Ну, в общем… да.

— И тогда твои дружки начали тебя подначивать. Мол, маменькин сынок. Помянули идеи твоего папашки. Обозвали соплей жалостливой или чем-то таким.

Мне даже не надо вытаскивать из Задаваки ответы. Или эти его вымученные кивки. Всего-то и нужно прикрыть глаза. И увидеть.

Юркая девчонка в лёгкой накидке из крапивного волокна. Бежит через луг, петляет как лисица, ныряет в травы. По ветру развиваются грязные волосы с вплетенными в них веточками. Псы растерянно поскуливают вслед и норовят бежать не туда. Ухмылки приятелей во франтоватых костюмчиках для прогулок: «Покажешь скорость своего единорога, Эг?» «Эй, спорим, я быстрее подарю ей поцелуй своего хлыстика!» «Ха, да где ему, он боится этой твари!» «Я?! Боюсь?!»

И ветер хлещет в лицо. Пахнет сладковатым единорожьим потом. И смятыми травами — они ложатся под копыта единорога. Мелькает сгорбленная спина — юркая, так и норовит затеряться. Терраантское отродье несется к лесу, только где ему против единорога… Где ему — против удалого Моргойла.

Против хлыста.

Раскрываю глаза, передергиваюсь. За компанию с Грызи и Шипелкой. Будто и они это слышали.

Топот копыт. Свист вдали. Звук распоротого воздуха.

Болезненный детский вскрик.

— Д-дрянь.

Призываю к себе нож-атархэ. Старый Резец слышит мои чувства и прямо рвется из пальцев. С размаху втыкаю в софу и сама на нее сажусь.

Дрянь, он же Задавака, что-то там задыхается. Булькает виновато-оправдательное. Ну да, ну да. Он же перед друзьями хотел себя показать. Он же был в азарте. Он же не думал, что выйдет так сильно — с разлету-то и хлыстом! Милые такие развлечения аристократиков, ну-ну.

— Насмерть? — отрывисто спрашивает Грызи. Задавака трясет головой.

— Я только… один раз успел. А потом она…

— О, тогда другое дело. Не хочешь пойти к нам в питомник? У нас есть для тебя напарничек.

Причесочки, в общем, схожие — найдут общий язык.

Надо было этой твари пинка дать навстречу яприлихе.

— Эгерт, — Грызи наклоняется, опираясь ладонями о колени. — Она что? Вспоминай очень подробно.

— Закричала, — тихо и удивленно отвечает Задавака. — Она как-то… закричала, упала на землю… поползла. Я спешился, пошел к ней… чтобы помочь! — это уже в ответ на фырканье Шипелки. — А она опять закричала, только будто… вцепилась в землю. У нее была кровь, а она… Словно хотела… зарыться.

Или заслониться. Тут до меня начинает доходить — почему на лице у Грызи такая безнадега.

— Она выкрикивала какие-то слова?

— Н-на их языке. Я думал, она просто кричала… потом… посмотрела на меня.

Зубы у него бьют хорошую такую дробь.

— Потом у нее стало… лицо… такое лицо, будто она… уми… умирала. Я шагнул вперед, а она… зашипела, и… голос… у нее был такой голос и глаза…

Что он драпанул. Можно было сказать это. Только зачем. Я тут занимаюсь разделыванием софы. Свежую, будто Задаваку. Будто его поганую шкуру.

Драпанул к своим дружкам, и они ускакали. А потом с единорогом началось. Или сразу же началось? Нет смысла выяснять. Без того понятно.

Шипелка молчит у окна. По физиономии видно — благоговеет. Конечно, поняла. Хоть и изгнанник из общины…

Грызи встает из своего кресла.

— Она не кричала, — говорит негромко и размеренно. — Она взывала. Хотела, чтобы ее услышали и защитили. Может, и отомстили. И он всё-таки услышал. И пришел.

— К-кто?

Задавака пялится круглыми глазами, поперек носа — красные полоски от манжет с кружевом.

— Рой. Вернее, она взывала к Рою, но откликнулся он… Всесущий. Верховный жрец даарду, который наложил на тебя эту печать.

ВРАГ ЖИВОГО. Ч. 3

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

— Собираемся и поехали.

Это я говорю, насмотревшись, как Грызи расхаживает по гостиной. Оставляя следы на бежевом даматском ковре. И задумчиво пощёлкивая пальцами.

Шипелка уже отошла от окна, зашилась в угол. За что-то разлапистое, в кадке. Посвечивает глазами сквозь листву. Похоже, меня поддерживает.