Дым под масками

За прилавком стоял мужчина с козлиной бородкой, щуплый и угодливый, но с внимательным цепким взглядом. Штефан не сомневался, что он знает каждую вещь в этой куче, и у него нельзя украсть даже шпильку размером с зубочистку. Впрочем, делать этого Штефан и не собирался. Нашел что-то затейливо украшенное, похожее на двухклинковую глефу, и стал озадаченно разглядывать.

– Это что такое, уважаемый? – спросил он, проводя кончиком пальца вдоль тонкого серебристого лезвия.

Холодное оружие использовали на дуэлях и в узких коридорах на дирижаблях и кораблях. Штефан представил, как какой-нибудь надменный альбионский паренек отмахивается этим экспонатом от ошалевшего противника с рапирой, или как он сам пытается замахнуться глефой в коридоре. Решил, что нужно сообщить Инмару Вольферицу идею для нового номера.

– Положите, герр, это не для вас. – Продавец с сомнением оглядел его, а потом неуверенно сказал на родном языке Штефана: – Это для маленький мужчина, любить который… трясти членом?..

Штефан улыбнулся. Слово, которое пытался вспомнить продавец, означало «позер», но дословно переводилось именно так, как сказал торговец.

– Странное оружие, – миролюбиво сказал он по-кайзерстатски и положил глефу на прилавок. – Может, кому-то подходит.

– Ай! – Продавец махнул рукой. – Что хочешь? Красиво любишь драться или чтобы толк был?

– В красивой драке тоже есть толк, – усмехнулся он. – Если красиво драться – бабы охотнее дают. Меняешь старое оружие?

Револьвер, который Штефан носил с собой, ему не нравился. Прошлый, удобный и пристрелянный, он потерял и до сих пор не знал, как. Даже думал, что украли. Нынешний был тяжелым и со слишком длинным стволом, по мнению Штефана больше подходившим упомянутым «маленьким мужчинам».

Сначала они долго и с удовольствием выбирали новый. Продавец совал ему в руки несколько штук и отвлекался на других покупателей, а Штефан, жалея, что они не находятся в лавке, где на заднем дворе обычно можно было пострелять, целился в слякоть под ногами и слушал щелчки.

Потом они так же долго торговались. У револьвера Штефана на рукоятке была позолота, и продавец так посмотрел на него, что пришлось объяснять, что он в спешке купил первый попавшийся, а потом не было времени поменять.

– Зато ты этот толкнешь какому-нибудь мальчишке, который будет трясти им перед друзьями. Чтобы член не доставать, смотри, какой длинный, – Штефан перевернул револьвер так, чтобы позолота блеснула на солнце.

– Такому мальчишке я продам то недоразумение, что ты первым смотрел, знаешь, сколько я ее с собой вожу?! Слушай, мужик, а купи лучше глефу? Красивый клинок, будешь им красиво махать, и бабы тебе, красивому, всегда будут давать.

– Бабы мне и так дают, а глефой сам маши сколько влезет.

Через десять минут они уже для собственного удовольствия ругались, мешая хаайргатский с кайзерстатским.

– А это слово что означает? – заинтересовался продавец, когда Штефан многозначительным голосом рассказывал, что думает о лавочнике, пытавшемся продать ему нож для бумаги как стилет.

– Мужика, который сам себя удовлетворяет ртом, – лениво объяснил он, некстати вспомнив, сколько раз назвал Вито этим словом, пока метался у госпиталя.

– Надо же, а в Морлиссе похоже змею называют, которая кусает себя за хвост.

– Зачем кусает?

– Да кто их в Морлиссе знает, они вечно сами себя за что-нибудь кусают, недавно вон вообще революцию устроили. Хорошее слово. Вот такому дураку свой револьвер бы и продал.

– У нас в Хаайргат это называется «самодостаточная личность», а револьвер я продам тебе.

И в конце концов продал. Вспомнил про часы и приложил к револьверу цепочку, оставив часы себе. В подарок получил коробку патронов, отравленную шпильку для Хезер и «чтоб тебя твоя краля ею во сне пырнула».

Темнеть только начинало, но ярмарка уже зажгла все свои огни – вывески, гирлянды, светильники, уличные фонари и жаровни утопили ее в красно-золотом свете, разбавленном синими и зелеными искрами. Особенно ярко светились подмостки. Многие предпочитали покупать только при дневном свете, и как только на город опускались сумерки, торговлю можно было считать законченной. Начиналась развлекательная часть. В толпе замелькали мальчишки с лотками выпечки и огромными термосами за спиной. На подмостки вышел невысокий мужчина в расшитом пайетками пиджаке. Обвел толпу мрачным взглядом, а в следующую секунду на его лице зажглась улыбка – такая широкая и белозубая, что казалось, засияла еще одна лампочка.

Штефан проверил револьвер, деньги и билеты, и начал медленно проталкиваться к выходу. Не то алкоголь и пребывание в толпе, не то близость подмостков погасили панику, и теперь Штефан чувствовал себя так же, как раньше ощущал себя среди людей – слегка раздраженным.

На подмостки вышли музыканты из Эгберта. Высокий рыжий парень без словесных прелюдий взял первые аккорды скрипичным переливом. Остальные подхватили, а двое – парень и девушка в зеленом манерно подали друг другу руки и закружились в танце, стуча каблуками по самому краю подмостков. Штефан бросил на них быстрый взгляд и подумал, что музыканты-то с ними не едут, и в Гардарике придется нанимать еще и их. Поднял воротник пальто, словно пытаясь удержать эту мысль – нудную, ворчливую и уютную. Ее можно будет думать, пока не выберется на пустую улицу.

А потом пришла другая мысль – слишком нарочито танцоры балансировали на самом краю. Конечно, этот номер мог поставить кто угодно. Но девчонка постоянно находилась на грани падения, а весь танец парня сводился к тому, чтобы ее удерживать. Штефан замер. Белое кружево ее нижней юбки словно рисовало в темноте свой узор. У мальчика были белоснежные манжеты на зеленой куртке – в Эгберте так не носили. В Эгберте вообще терпеть не могли белые рукава, как и все, что было в моде на Альбионе.

Штефан знал только одного человека, который любил такие шутки. Он молча начал пробираться к небольшому фургончику, стоящему за подмостками.

Когда рядом с фургоном мелькнул синий камзол, Штефан еще позволял себе сомневаться, потому что так не бывает. Такого не может быть. Даже когда узнал серебряное шитье на камзоле – раньше, чем человека, который его носил – продолжал убеждать себя, что ошибся. А потом увидел рыжие кудри над синим воротником, и больше сомневаться не смог.

– Томас! – крикнул он, пытаясь оттолкнуть толстяка в твидовом костюме. – Томас!

Фокусник обернулся. Скользнул растерянным синим взглядом по толпе и развернулся к подмосткам. Штефан наконец смог прорваться к фургону и схватил Томаса за обшлаг. Как тогда, в первый раз, когда собирался отвести к Хезер.

– Какого ты хрена здесь делаешь?! – выдохнул Штефан, пытаясь унять нарастающую злость. – Ты разве не…

Томас поднял руку, останавливая его. Закрыл глаза, уставшие и воспаленные, а потом открыл снова. Во взгляде лучилась радость встречи, а улыбка, в искренности которой невозможно было усомниться распустила узор морщин под тонким слоем грима.

– Штефан, как я рад тебя видеть!

Ему хотелось зажать в кулаке тяжелую монету в два тайра и ударить Томаса в лицо. Потому что он мог простить что угодно – выступление с чужой труппой, когда он так нужен был своей, все долги, которые Томас им оставил, контракт на двадцать представлений в Морлиссе. Но только не эту лживую радушную гримасу.

– Что ты за… – выдохнул он, подавившись всеми следующими словами.

– Мне скоро выходить, – Томас говорил громко, чтобы перекрыть музыку и гул толпы. – Можем поговорить потом?

– Можем вообще не разговаривать, тебе кажется не особо это нужно! – бросил Штефан и тут же прикусил язык. Ему стало стыдно – говорит, как обиженный подросток.

Томас только вздохнул и кивнул на фургон.

За фургоном был натянут тент. На земле лежали сложенные декорации, за бутафорским деревом, нисколько не стесняясь, переодевалась миловидная пухлая блондинка, у ног которой лежал грустный дог с львиной гривой из желтой бумаги.

– А она не мерзнет? – неловко спросил Штефан, пытаясь сгладить впечатление от прошлой реплики.