Копьё Маары

Немного огорчало, конечно, что голубая краска на кухонных шкафчиках облупилась и сквозь некрасивые трещины видна прежняя, зеленая. Да и окна тоже требуют побелки. А весь дом – ремонта. Но это поправить она уж никак не может.

Она подошла к электрическому чайнику, примостившемуся на подоконнике рядом с чахлым кактусом, и включила его. Чайник весело заурчал, зашумел, приветствуя молодую хозяйку. Аякчаана зевнула. Надо молоко поставить для каши. Сегодня у нее по плану овсяная каша, праздничная, с яблоками и корицей. Дедушка такую любит.

Она достала с нижней полки холодильника литровую банку с козьим молоком, вылила его в большую пузатую кастрюлю, зажгла плиту, снова зевнула. Сонное настроение никак не проходило.

На узкой полке поправила махонькое зеркало с когда-то ярко-розовой пластмассовой оправой цветочком. Пока закипали вода в чайнике и молоко в кастрюле, Аякчаана прихорошилась: переплела косички, распушила челку, белозубо улыбнулась сама себе.

За дверью послышалось шуршание: в мутном дверном стекле мелькнула розовая пижама младшей сестры.

– Не шуми! – Аякчаана, не дожидаясь, пока Оюна всех разбудит, осторожно открыла скрипучую дверь.

– Ты чего будильник не выключила? – Оюна обиженно терла заспанные пухлые щеки. – Я пока его нашла, весь пол в комнате носом пропахала…

– На вот, карауль, чтобы молоко не убежало. – Вместо приветствия Аякчаана подтолкнула сестру к плите, а сама торопливо достала хлеб и принялась его нарезать.

Оюна послушно передвинулась, обреченно вглядываясь в молочную пену через стеклянную крышку.

– Ая, – жалобно позвала.

– Чего тебе?

– А в школе страшно?

– Очень, – хмыкнула Аякчаана.

Это была ее недавняя забава – дразнить сестру. Оюна шла в первый класс и очень волновалась, как у нее всё получится. На рассказы взрослых о том, какая у нее будет замечательная школа, добрая учительница, она с сомнением вздыхала, ведь «эксперт» и «непосредственный участник» событий, старшая сестра, говорила совсем другое. Предупреждала: порют розгами. Это тонкие гибкие веточки. Оюна как-то сорвала себе такую и для пробы ударила по ноге – эффект получился потрясающий: ревела полчаса, потом еще неделю рассматривала продолговатый синяк. Еще старшая сестра рассказывала: есть специальные темные комнаты с пауками и змеями, в которых запирают нерадивых учеников за двойки и плохое поведение. А еще между делом сообщила, что у ее, Оюниной, учительницы есть тайный дар – она умеет превращаться в большую прожорливую жабу с черными бородавками и съедает всех, кто окажется рядом с ней.

Конечно, Оюна смотрела фильмы про школу. Там ничего подобного не было. Но кто его знает, вдруг ее школа – исключение.

И сегодня как раз надо идти в первый класс. Первое сентября. Мама форму погладила. Банты приготовила, большие, белоснежные. И колготки белые. И туфли. И ранец достали – новый, нежно-розовый, с большеглазыми феями с блестящими крылышками за спиной. Вдруг она сегодня получит двойку или сделает что-то не так, и ее, такую нарядную, посадят в ту ужасную комнату с пауками и змеями…

– Да ты уснула, что ли! – Аякчаана сердито посмотрела на нее, ловко снимая с плиты кастрюлю, из которой выплескивалась на белоснежную плиту пушистая пена. – Ничего тебе доверить нельзя! Сказала же – следи, чтоб не убежало! – ругалась она, вытирая дымящиеся лужицы молока, но оно неумолимо темнело, оставляя на белом глянце неаппетитные разводы, а в кухне – едкий запах. – Открой окно!

Оюна подбежала к окну, дернула за раму, та с треском распахнулась, увлекая за собой несколько цветочных горшков. Старшая сестра даже подпрыгнула от неожиданности – конечно, мамины любимые фиалки и эти, как их там… орхидеи.

– Ой, – только и пропела жалобно первоклассница.

– Да ты вообще о чем думаешь? – в гневе крикнула Аякчаана, понимая, что ей сейчас вместо утреннего завтрака придется снова убираться в кухне, пока грязь не разнесли по всему дому.

Оюна горько заплакала.

Дверь скрипнула, пропуская внутрь кухни дедушку.

– Ну, ничего, ничего, – мгновенно оценив обстановку, покачал головой он. – Торопливость еще никому хорошую службу не сыграла.

Оюна шмыгнула носом и полезла в шкафчик под раковиной – за совком и веником, а Аякчаана, бросив оттирать плиту, поспешила взять кружку, сунула в нее пирамидку с чаем, залила кипятком и, заботливо прикрыв крышкой, подала дедушке:

– На, дедушка Учур, выпей, разбудили мы тебя.

– И тебе доброе утро, внученька. – Дедушка улыбнулся. Сухими, в глубоких морщинках пальцами взял кружку, с наслаждением вдохнул ароматный чай. – Что приключилось-то тут у вас?

– Да эта растяпа цветок разбила, – с раздражением буркнула Аякчаана. – Вернее, целых два.

– Не «эта растяпа», а Оюна, – мягко поправил дедушка. – А ты что скажешь, внучка моя младшая?

Оюна, виновато мявшаяся с совком у открытого окна, подняла на дедушку зареванное лицо.

– Я в школу боюсь идти, – прохныкала она, – там злая учительница и комната с пауками!

Дедушка медленно перевел потемневший взгляд, посмотрел на Аякчаану, да так, что дотянулся до самых потаенных уголков ее мыслей, прочитал, будто в открытой книге, как посмеивалась она, обманывая маленькую сестру и пугая.

С глухим стуком поставив чашку на стол, дед поманил к себе:

– Подойди ко мне, Аякчаана.

Она сразу съежилась. Ой, что сейчас буде-е-ет… Шагнула вперед и замерла напротив деда. Будто кол проглотила.

– Зачем сестру пугаешь? – прошептал Учур. – Зачем неправду говоришь? Зачем напраслину на хорошего человека возводишь?

Аякчаана молчала.

Зато Оюна покраснела до кончиков волос, виновато оглядываясь на посеревшее лицо сестры.

– Я ему ничего не говорила! – умоляюще прошептала она одними губами. – Я не знаю, как он узнал…

Учур и это услышал. Его морщинистое лицо стало еще более строгим, а глаза наполнились колючей темнотой, и она тонкими напряженными змеями повисла в воздухе.

– А мне и не надо ничего говорить. Сам все вижу… Оюна, встань ровно! – приказал.

Та замерла.

А дед велел:

– На меня посмотри…

Глаза у Оюны распахнулись, она перестала моргать и, кажется, забыла, как дышать. Руки безвольно повисли вдоль тела. И будто померкло все. Притихли звуки, притушились цвета. По тесной кухоньке в далеком эвенкийском селе растекался запах сырого, покрытого мхами камня. Аякчаана остро почувствовала его – он всегда появлялся, когда дедушка сердился. И это было самое страшное – рассердить дедушку, своего главного заступника и помощника во всех начинаниях и делах. Главного друга и опору. Стыдно-то как. И правда: что это она пристала к малявке?

– Прости! – крикнула Аякчаана и бросилась к нему в ноги.

Обхватив сухие колени, она со всей силой вжалась в них. Запах сырого камня стал медленно отступать, а темнота рассеялась. Оюна тяжело дышала за спиной. Тоже напугалась.

– Прости, дедушка, я же шутила просто, без злой мысли. – Аякчаана подняла голову и жалобно посмотрела на узкое морщинистое лицо.

– Не мне говори «прости», а вот ей. – Он мягко указал на Оюну.

– Оюна, прости, я шутила, когда говорила гадости про школу и про твою учительницу.

Та испуганно перевела взгляд со старшей сестры на дедушку и обратно, но промолчала.

– Не бойся, Оюна, – дедушка снова улыбался, – Аякчаана будет с тобой. Если тебя кто-то обидит или напугает, ей говори… – Он погладил младшую внучку по голове. – Она тебя в обиду не даст… И вот еще что, Аякчаана. – Его тон вдруг стал непривычно деловым. – Ты, как уроки закончатся, сразу домой беги, не задерживайся. К нам гости приедут. Хочу, чтобы ты дома была.

Аякчаана онемела: какие гости? Мама ничего не говорила. А дедушка тем временем медленно встал и, похлопав ее по плечу, добавил:

– Это ко мне гости, внучка. Твоя мама еще о них и не знает.

Он словно читал ее мысли.

Нет. Не так. Он ЧИТАЛ ее мысли.

Ее дедушка Учур был шаманом. Главой эвенкийской общины, одной из самых больших в Якутии. Несколько месяцев он проводил в тайге. Один. Без оружия. Говорят, его даже волки боятся, а медведи поклоняются как равному.