Проект «Мессия»

– Ну что, пойдем в клуб публику эпатировать. Сегодня, кстати, будут еще сюрпризы, – Миша изобразил пригласительный жест, но внезапно его лицо стало серьезным и сосредоточенным.

– Эндрю, ты ведь помнишь, что мы с тобой не просто друзья, но еще и товарищи?

– Ну да, – Эндрю сделал неопределенное движение головой и плечами. Он был в приятном расположении духа и рассматривал свое отражение в зеркальном потолке.

– Товарищ – это значит большее, чем друг. Товарищу можно доверить даже то, что нельзя доверить другу. Скажи, Эндрю, я могу тебе доверять?

– Ну конечно, бро, если это что-то не совсем ужасное, – Эндрю добродушно усмехнулся, но его слегка насторожила перемена настроения друга.

– Я почувствовал, что сейчас, вот прямо сейчас я должен раскрыть тебе, Эндрю, Великую тайну революции. Но ты должен дать слово, что никогда никому ни при каких обстоятельствах ее не выдашь, – Миша в упор смотрел в лицо собеседника.

– Хорошо, как скажешь, бро.

– Ты уверен?

– Не знаю, Майкл. Теперь уже не уверен.

– Ты точно уверен? – взгляд Миши был серьезен.

– Майкл, если это так страшно, то может не надо?

– Решайся. Иначе будет поздно.

– Майкл, а это не опасно? Майкл, ты мне друг, но мне не нужны неприятности.

– Сейчас или никогда.

– Ну ладно, давай.

– Хорошо. Держи, – Миша протянул раскрытую ладонь. Эндрю, слегка помедлив, неуверенно протянул в ответ свою. – Сожми мою руку, товарищ, и тряхни ее крепко, насколько сможешь. Крепче. Еще крепче. Не жалей, сожми со всей силы и дерни, – Эндрю тряхнул ладонь друга настолько сильно, насколько смог. В это самое время Миша издал взрывной очень громкий протяжный пук. Потом поднатужился и издал еще один не такой громкий и меньшей протяжности.

– Ну вот, теперь ты знаешь Великую тайну революции, – Миша от души хохотал, глядя в лицо опешившего парня. – Но помни, ты поклялся никому о ней не рассказывать. Да хорош, Эндрю, не дуйся. Ты бы видел сейчас свое лицо. Но ведь ржачно было, согласись.

Эндрю хлопал глазами, он еще не выбрал, как реагировать.

– Эндрю, брат, в мире много разных тайн, но мы, люди, не должны забывать, что созданы для того, чтобы быть веселыми и счастливыми. Какой бы ни была страшной тайна революции, это ведь не повод ходить хмурыми и надутым, как сурок после зимней спячки. А теперь – айда в клуб. Я ведь обещал, что сюрпризы на сегодня не закончены. Пойдем-пойдем, тебе понравится. Пусть здесь пока проветрится.

Друзья вышли на пирс и побрели по направлению к клубу в своих новых головных уборах.

– Давай пойдем помедленнее, Эндрю. Ведь это наш последний вечер. Завтра у меня вылет. Кто знает, когда свидимся снова.

– Прямо завтра?!

– Ага, завтра. Зовет меня Родина-мать. И нет ничего сильнее и повелительнее этого зова. Как будто магнитом туда меня тянет или невидимой лебедкой, как рыбку на спиннинге. Во всем мне теперь Родина мерещится. Смотрел я на ту певичку чернокожую из джаз-банды, а видел девицу русскую, которая к осинке прислонилась. На море смотрю, а вижу поле ржаное без конца и без края. Вот посмотри на пальму, Эндрю, что ты видишь?

– Пальму.

– А больше ничего?

– Нет.

– Вот. А я смотрю на пальму, а вижу березку русскую. Пальму, конечно, я тоже вижу, но и березку вижу, как бы поверх пальмы, вторым фоном.

– Посмотри на этих дурацких сонных пеликанов. Что ты видишь?

– Пеликанов.

На воде возле пирса ежились два сонных пеликана, один из них поднял голову в сторону Миши, словно почувствовал, что речь шла о нем.

– А еще?

– Ничего. Только пеликаны.

– А белых лебедей не видишь?

– Нет.

– Вот, а я лебедей белых вижу… на пруду… в Подмосковье. В общем, жду не дождусь, когда, наконец, на Родину прилечу. Белый снег на щеках почувствую, березки родные расцелую, да землицу русскую ноздрями втяну – правой и левой.

– Погоди, Майкл, но ведь сейчас, насколько я понимаю, лето. Снега нет, и ты не сможешь его почувствовать на щеках, – резонно заметил Эндрю.

– Эх, Эндрю, ты все понимаешь буквально, к словам цепляешься и хочешь меня поддеть. Но этого не выйдет. Если русский человек хочет чего-нибудь почувствовать, он это почувствует, даже если это что-то будет снегом, невидимым, ласковым летним снегом…

На этих словах ребята подошли к берегу. Миша остановился и обернулся к другу.

– Эндрю, время мое здесь подходит к концу. В Москву я лечу инкогнито, не уведомляя ни отца, ни мать, – Миша достал из кармана айфон последней модели и размашистым движением швырнул его в океан. – Телефона у меня больше нет, связи соответственно тоже. Отследить меня не получится. О дате вылета не знает ни одна живая душа, кроме тебя, моего верного товарища и друга.

Ребята обнялись.

– Ну что, пойдем в клуб. Сегодня прощание с моей буржуазной неправильной жизнью. Завтра в России меня ждет водка, тушенка и греча! Но это будет завтра. А сегодня – виски, лосось и текила! Ура, товарищи! Летс-гоу денсинг!

Ребята вошли, и в тот же миг в зале переключилась подсветка, грянула торжественная музыка. В правом углу вспыхнула ярко-алым цветом большая пятиконечная звезда – копия той, что висит на кремлевском шпиле, а в левом углу запылал такого же цвета серп и молот.

– А вот и сюрприз, – взгляд Миши излучал спокойное самодовольство. – Сегодня наш вечер, бро! Пойдем скорей, – Миша под ярким лучом софита двинулся к сцене, увлекая за собой товарища. Эндрю заметил, что в зале прибавилось и гостей, и музыкантов. – Смотри, сколько музыкантов – это специально, чтобы качество звука повысить, – шепнул Миша, словно угадав мысли друга.

Ребята вышли на сцену, и Миша обратился к публике:

– Леди и джентльмены, разрешите представиться, меня зовут Миша, и я рад приветствовать всех в моем скромном уютном уголке. А это мой друг Эндрю. Я Миша, – Миша указал на себя. – Это Эндрю. Миша – Эндрю, – он переводил руку с себя на Эндрю. – Мы с Эндрю хотели бы спеть для вас песню. Но мой друг немного стесняется, ему необходима ваша поддержка, вы поддержите его?

Зал издал какие-то неопределенные звуки, кто-то похлопал в ладоши. Оркестр начал негромкое вступление скрипками.

– Это песня о борьбе и надежде, о важности первых шагов, о верности и победе света над тьмой. Но самое главное – это песня обо мне и моем друге Эндрю.

В этот момент вступили ударные, и оркестр заиграл в полную силу. Одновременно с этим изменилось выражение Мишиного лица. Оно стало пронзительным и суровым, взгляд устремился вдаль. Такая перемена не укрылась от зрителя и привлекла дополнительный интерес. Мелодия была ритмичной и величественной одновременно. Наконец после очередного боя барабанов Миша запел:

– Неба у-утреннего стяг, в жизни ва-жен первый шаг

Слышишь ре-ют над страно-ою ветры я-ростных атак!

Миша картинно положил руку на плечо другу.

– И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди-и

И Эндрю-ю такой молодой, и Миша идет впереди!

В момент произнесения имен Миша выразительно указывал то на себя, то на Эндрю. Некоторые в зале догадались, чего от них хотят, и начали подпевать. В этом сильно помогли девушки-танцовщицы, которые теперь находились в зале в качестве отдыхающих и помогали создавать атмосферу. На втором припеве подключился практически весь зал, выкрикивая «Эндрю» и «Мишья» в нужных местах. Никто не понимал русских слов, но в целом все выглядело довольно зрелищно. Голос у Миши был не очень сильным, но вполне приятным, и в ноты он попадал. Основной эффект, конечно же производила музыка в исполнении оркестра и эпатажный вид солистов. Некоторые присутствующие снимали происходящее на мобильные телефоны. Потом были аплодисменты и селфи.

Наконец парни ушли за свой столик, расположенный в отдельной секции, любезно пригласив с собой тех самых девушек из танцевальной труппы. Весь вечер в клубе играла российская музыка различных жанров. Ребята веселились и танцевали, швыряя в воздух шапки. Периодически Миша залезал на сцену, вытаскивая с собой Эндрю, и они пели песни. Эндрю больше не стеснялся. Он с удовольствием подпевал, смешно имитируя русские слова.