Месть вора

За всю ночь я смог сомкнуть глаза лишь на пару часов, а дождавшись, когда на улице хоть чуть-чуть рассветет, поспешил из палатки наружу, чтобы разложить огромный костер – огромный-огромный, до самого неба! – и у него наконец согреться. И, откинув в сторону полог, был поражен… Все вокруг было покрыто снегом. И снег продолжал валить сплошной непроглядной стеной. Огромными мокрыми хлопьями. Очередной сюрпризец от Тиманского кряжа?

– С до-о-обреньким утречком! – иронически пропел я, и Комяк тут же дернулся у себя в спальном мешке.

– Коста, че там?

– Зима.

– Ништя-а-ак. – И самоед начал выбираться из спальника. – А ведь еще ввечеру задул сиверко. Случается такое здесь в сентябре.

– И надолго это? – спросил я.

– Всяко бывает. Нехорошо это, Коста.

– Да уж! Бр-р… Холодрыга!

– Холодрыга, черт с ней… – задумчиво пробормотал Комяк. – Хуже, что след за собой оставлять теперь будем. Да и для вертолета мы как на блюдечке. Ладно, Коста, как сказали бы наши друзья-нетоверы, на все воля Божья. А потому по-быстрому раскладывай костерок. Чифирнем, децл чего-нибудь сшамаем, по-бырому соберемся и поскачем. Не хрен рассиживаться. Подальше надо сегодня отъехать. Глядишь, подфартит, так и до Мезеня доберемся. Хавки пока завал, к схронам крюков можно не делать. Момент будем пользовать. Вылазь, вылазь. Рекорд нынче ставить будем.

Для экономии времени опять пришлось вспомнить о концентрате. На то, чтобы пропитать его кипятком, давясь, затолкать себе в глотку и закусить отраву сухарями, ушло минут десять. Пять минут пили стремительно остывающий чифир. Еще пятнадцать минут я потратил на упаковку тяжелой, облепленной мокрым снегом палатки. Окажись я в армии, то своей расторопностью не смог бы дать повода для недовольства самому взыскательному старшине. Но находящийся на больничном Комяк, сидя на корточках возле костра и грея над ним больную правую руку, взирал на меня косыми глазами с таким выражением, будто жалеет, что связался со мной, неумехой, и больше никогда никуда… Когда я наконец был готов в путь, он все же не удержался и лаконично заметил:

– Долго, – и ловко, хоть и однорукий, взобрался в седло.

В этот день мы и правда сумели поставить рекорд – проехали не меньше восьмидесяти километров. Возможно, по той причине, что на Тиманском кряже характер тайги изменился, и нам почти не приходилось пробираться через захламленные буреломом суземы; и ни одного, самого крошечного болотца не встретилось у нас на пути. В основном, мы бодро рысили по узким звериным тропам, которые самоед безошибочно угадывал под тонким слоем свежего снега, или через сосновые или лиственничные боры. Да все это было бы не сложнее верховой прогулки через городской парк, если бы не погода!

Снег прекратился, стоило нам отправиться в путь, но сильный ветер, задувающий с севера, не думал ослабевать. И оказалось, что хваленый итальянский камуфляж, в который я был облачен, совершенно не предназначен для нашей северной капризной погоды – теплая, почти невесомая куртка, которая не пропускает ни холода, ни дождя, отлично вентилировалась порывами злобного сиверко. Впрочем, так же как и шерстяное белье. И даже плотные, но тонкие кожаные перчатки, рассчитанные исключительно на защиту от гнуса.

Итак, мне оставалось стучать зубами, с ужасом думать о том, что может случиться рецидив пневмонии, и завидовать Комяку, которому, казалось, все было до фонаря. Экономно прикладываясь к маленькой фляжке с неразбавленным спиртом, который я выделил ему по случаю болезни, он находился в превосходнейшем настроении, мурлыкал себе под нос какие-то национальные напевы, беспрестанно дымил «Беломором».

И так тринадцать часов – если не брать в расчет куцый часовой перерыв посреди пути – до того момента, пока не начало смеркаться.

– Здесь остановимся, – наконец распорядился Комяк, и я, усталый и окоченевший, чуть не вывалился из седла. – Костер разложи. Я конями займусь, дабы не попростыли. Плечо-то вроде бы отпускает.

Самоед выпростал прямо на снег свой заплечный мешок, который теперь использовал вместо «погибшего» рюкзака, и принялся обтирать им лоснящиеся от пота бока лошадей. А я ломал хворост и краем глаза следил за жеребцами, безмятежно уткнувшимися в торбы с ячменем, поражаясь: «И что же это за зверюги такие?! Пробежали под седлом бодрой рысью почти сто километров через тайгу, без глотка воды, без пучка сена, и хоть бы хны! Вспотели, да и только. Не то что я, отбивший себе всю задницу и бродящий сейчас в поисках хвороста в раскорячку, будто медведь».

– А ты молодцом, – заметил Комяк, подсаживаясь ко мне возле костра, когда закончил все дела с лошадьми – обтер, напоил, дождавшись, когда остынут, и, стреножив, пустил пастись под надзором универсального помощника Секача. – Все ждал, когда пощады запросишь. Ан нет, выдюжил. Зашибись, что нынче много проехали. Завтра бы еще так. А потом денек бы передохнуть. Коники-то они – не железные.

– А я-то уж думал, что им и износа не будет, – с улыбкой заметил я. – Медведь там или волки на них одних не нападут?

– Секач там. Дичину почует, предупредит. Да и кони, чуть что, к костру подойдут, – заметил Комяк и засыпал в кружку заварку для чифиру. – А рука-то в натуре отходит, братан. Глядишь, завтра все будет ништяк.

Я очень надеялся, что ништяк все будет не только завтра. Вот доберемся без проблем до Кослана, и ништяк будет всегда.

В отличие от прошлой ночи, которую из-за холода провел почти что без сна, на этот раз я дрых как убитый. То ли сиверко угомонился, и стало теплее, то ли я настолько измучился за прошедший день, но наутро Комяк сумел растолкать меня с неимоверным трудом.

– Ну ты, братан, и щемить. Вымотался вчера, – отметил он, когда я еле-еле выбрался из палатки. – А еще понты гнул: «Неча, мы ищо повоюем…» Повоюем, братан, куда надо четко прибудем. Верст двести осталось всего… Поспешай давай, не рассиживай… И погодка навроде наладилась.

Северный ветер действительно успокоился, выглянуло солнце и уже к полудню оно без следа растопило остатки вчерашнего снега. Мы форсировали вброд две мелких каменистых речушки, миновали лиственничный бор, потом битый час продирались через частый молодой березняк и снова ехали через просторный величественный бор. И вдруг совсем неожиданно выскочили на большую заброшенную делянку. Сначала впереди между деревьями появились просветы, потом мы миновали узкую полосу густого подлеска – неотъемлемого спутника границы леса – и растерянно замерли на опушке.