Фараон

Подойдя к одной, самой украшенной, я покачал головой, увидев, что эти живодёры мучают животных, используя вместо хомутов натуральные ошейники из широкой ткани, которые явно душили коней. Причём это было тем сильнее, чем быстрее они бежали.

— «Наверно и подковы ещё не изобретены, — подумал я, подойдя к коню и пригнувшись аккуратно взял её за ногу».

Тот всхрапнул, испуганно косясь на меня лиловым глазом, но конюх быстро его успокоил, да и я похлопал его по боку, показывая, что не покушаюсь на безопасность животного. На копытах действительно ничего не было, они явно очень быстро стирались о камни мостовой города, сокращая рабочее время каждой из этой пони.

— Бог Монту, — осторожно спросил Меримаат, — а можно вас спросить? Что вы делаете?

Я повернулся к нему.

— Думаю, какой идиот так лошадей использует. Они же задыхаются при беге, да и ноги наверняка разбивают в кровь.

Все посмотрели на конюха, который испуганный тем, что привлёк всеобщее внимание, быстро закивал головой.

— А как надо? — в голосе парня послышался восторг и желание узнать тайну.

— Рано вам такое знать, — отбрил я его, — ладно, поехали на чём есть, закрою глаза и буду думать о чём-то приятном, чтобы не видеть, как вы хотите меня покалечить.

Я забрался на колесницу, пол которой был не дощатый, а сделанный из множества переплетённых крест-накрест кожаных полос. Стоять было неудобно, но видимо это было сделано для облегчения веса.

Меримаат встал слева на место возницы и взяв поводья, тронул колесницу с места, я сразу прочувствовал, что такое безрессорное устройство, суставами коленей ощущая каждую неровность дороги.

Пока мы неспешно ехали, я смог лучше рассмотреть город. Вчера я не особо обращал внимание на него, зато сегодня я понял, что Мемфис был огромен, я не видел конца и края его улицам, а также кварталам жилых домов.

— Какое население в городе? — поинтересовался у парня.

— Я не знаю, бог Монту, — смутился он, — но в Фивах проживает сто тысяч по последней переписи, здесь точно меньше.

— «Даже если вполовину меньше, всё равно для такой эпохи это очень много, — удивился я, поскольку помнил, что в средневековье город с десятью тысячами населения считался просто громадным».

Людей также, как и вчера встречалось очень много. Мимо в носилках проносили знать или богатых людей, которых сопровождали слуги, более простые люди путешествовали разумеется пешком, а вот рабов я практически не видел, что меня немного удивило, поскольку Маша говорила, что Древний Египет был рабовладельческим государством. Что-то окружающая действительность спорила с её такими смелыми заявлениями.

— Почему так мало рабов на улицах? — поинтересовался я у парня.

— Они в основном работают в храмах и поместьях, — тут он ответил легко, — или идут на службу к царю, наёмниками.

С этим можно было согласиться, поскольку даже среди нашей охраны виднелись три лица явно негроидной расы.

— Эти откуда? — я показал на них пальцем.

— Нубийцы, — он вздохнул, — одни из наших вечных врагов из «Девяти луков».

Уточнять я не стал, поскольку впервые слышал это определение. Ещё я забыл отметить, что на колесницах были мы одни, больше их на улицах города не было, так что наше появление мгновенно расчищало улицы, и многие падали ниц, при виде меня.

Ремесленные мастерские оказались за городом, недалеко от городской стены. При нашем появлении работа тут же прекратилась, а нас выбежал встречать ответственный за работы. Как у всех встречаемых мной египтян у него была целая куча различных титулов, но я их просто пропускал мимо ушей, беря только последнее и имя.

— Мне нужно сделать вилку, — сказал я ему, причём последнее слово произнёс на русском, поскольку в древнеегипетском такого названия не было и поэтому он беспомощно посмотрел на моих сопровождающих. Я, видя в его глазах непонимание, вспомнил, что нас сопровождают писцы, и крикнул одному из них подойти ближе. Тот с выпученными глазами подбежал ко мне, застав склонённый в поклоне. Забрав у него лист папируса, а также палочку обмакнутую в чернила, я накидал на листке простейшую трезубую вилку, четыре не стал делать, подумав, что для трёх будет легче им будет изготовить форму и протянул рисунок главному за работы, а также позаимствованную из-за стола ложку.

— Такого размера сможете мне вилку сделать?

Он, осмотрев предмет и рисунок кивнул, затем позвал мастера, который кланяясь испуганно подошёл к нам, и тогда главный показал теперь ему рисунок и золотую ложку. Изучив всё, тот прошептал ему на ухо одну фразу.

— Нужен материал Твоё величество, у нас к сожалению нет золота, — ответил мне уже главный.

Я снял браслет с руки, взвесил его на руке, по весу он был примерно такой же, как и ложка, отдав его мастеру. Тот с поклонами принял его у меня.

— Давай поторопись, мы пока подождём здесь, — заметил я и тот бросился к своим печам, откуда шёл дым.

— А ты пока расскажи мне, чем вы тут занимаетесь, — приказал я главному по работам, спускаясь с колесницы.

Он низко поклонился и пошёл проводить экскурсию. Оказалось, это рабочий городок мастеров, которые возводят пирамиды для знати. Здесь в основном работают семьями, сборными бригадами в которых были все нужные специальности для постройки и украшения пирамид: художники, резчики, металлурги, проходчики, в общем целые семьи, которые только и делают, как строят загробные жилища для богатых и знатных. Те им оплачивают работу продуктами, едой и металлом. Услышав в его речи несколько раз повторяющееся для меня незнакомое слово, я поинтересовался.

— Что такое шетит?

Он напрягся и стал думать, но ему на помощь пришёл Бенермерут.

— Это общепринятые весовые единицы, не имеющие материального воплощения, бог Монту, — сказал он, — но в них удобнее сравнивать цену товара, которым люди обмениваются между собой.

— То есть денег у вас нет, — понял я.

— Что такое деньги? — снова вылез любопытный и главное осмелевший в моём присутствии Меримаат.

— Попадёшь в Дуат, узнаешь, — проворчал я, что мигом сдуло парня из зоны видимости.

Гуляли мы по мастерским ещё примерно час, за который я составил себе представление в каком убогом веке я нахожусь. Всё было настолько примитивно и главное трудоёмко, что хотелось выть от тоски, поскольку понимание того, куда я попал всё больше приходило ко мне, и главным было то, что выхода отсюда не было никакого.