Страница 18 из 39
Например, в картине Джона Фредерика Льюиса «Дверь каирского кафе» восточный антураж и национальные костюмы, зафиксированные с фотографической точностью, не оставляют ощущения стихийности восточного мира. Притом, что в произведениях его французских коллег это ощущение присутствует.
Так же и в полотне Фредерика Гудолла «Песня нубийского раба»: несмотря на свободный сюжет, автор старательно и детально воспроизводит окружающую действительность. Поэтому и сценка выглядит своеобразным аналогом фото, удачно пойманного момента реальности.
В отличие от большинства ближневосточных государств Япония не была колонией и не лежала на пути британских путешественников в «свою» Индию. Интерес к искусству этой страны возник на волне кризиса академической живописи в Европе и усилился благодаря романтическому ореолу, окружавшему историю и традиции этого загадочного закрытого государства, которое начало контактировать с Европой и США только в середине 1850-х годов. Произведения японского искусства были известны в Европе задолго до «открытия» гравюр укиё-э французским художником и теоретиком искусства Феликсом Бракмоном, но до определенного момента они не вызывали интереса ни у широкой публики, ни у художников. И лишь в 1860-е годы предметы японского и китайского искусства проникли в работы художников круга Россетти.
Несмотря на тот факт, что большинство викторианских художников не совершало путешествия ни на Ближний, ни на Дальний восток, коллекции экзотических артефактов помогали им создавать композиции, достоверные во всех деталях. Не были исключением и работы прерафаэлитов. Однако в произведениях Данте Габриэля Россетти и его соратников 1860-х годов эти аксессуары, помещенные в композицию вне зависимости от сюжета и идеи произведения, стремительно утрачивали не только свою информативную функцию, но и роль исторического контекста. Работы художников тяготели к аллегорической двусмысленности, но символизм отдельного предмета утрачивался, подавлялся ради общей концепции. Авторам важнее было показать общую идею, чем «прочитать» каждый символ.
Так, на полотне Россетти «Влюбленная» («Невеста») украшение на голове невесты может быть короной, обозначающей ее царское происхождение, или символизировать материальный достаток, а также указывать на скрытые опасности любви и брака. Японское зеленое платье героини является чисто декоративным элементом и не может иметь отношения к сюжету, взятому из «Песни Песней», как и китайское украшение на ее голове. Дополняет композицию фигура чернокожей девочки на первом плане, которая были добавлена не только для экзотики, но и как важный колористический акцент. По собственному признанию Россетти, он стремился, чтобы картина напоминала россыпь драгоценных камней и утверждал, что гагат здесь просто необходим.
Таким образом, несмотря на то, что мастера круга Россетти предпочитали обращаться к библейским или мифологическим сюжетам, в их произведениях регулярно появлялись японские аксессуары.
Джон Фредерик Льюис. Дверь кафе в Каире. 1865
Фредерик Гудолл. Песня нубийского раба. 1863
В картине «Синдерелла» Эдварда Коли Бёрн-Джонса героиня изображена на фоне китайского сине-белого фарфора. Орнамент, напоминающий рисунок на китайской или японской фарфоровой вазе, занимает задник в картине Россетти «Синяя беседка».
«Медея» Фредерика Сэндиса представлена на фоне золотой ширмы, украшенной изображениями сосен, корабля и журавлей – своеобразными вариациями на «японскую тему».
Другая ширма появляется в картине Эммы Сэндис «Женщина в зеленом платье» (1870). В 1865 году Симеон Соломон пишет две небольших акварели «Женщина в китайском платье» и «Женщина с японским веером». Его сестра Ребекка Соломон также использует японские аксессуары в акварели «Раненый голубь» (1866). Из более поздних работ тех же художников стоит упомянуть два рисунка: «Дама с японским веером на кушетке» Россетти (1870) и «Портрет сэра Уильяма Андерсона Роуза» Фредерика Сэндиса (1875), герой которого изображен на фоне японской ткани, украшенной стилизованными изображениями журавлей.
Всплеск интереса к дальневосточной культуре, начавшийся с Всемирной выставки в Лондоне 1862 года, в значительной степени способствовал развитию декоративно-прикладного искусства и формированию его новой сферы – дизайна. Представленная на выставке коллекция японского искусства состояла из предметов декоративно-прикладного искусства, нескольких иллюстрированных книг и гравюр. Она располагалась в непосредственной близости от другого примечательного стенда – так называемого «средневекового дворика», оформленного известным английским архитектором, реставратором и декоратором Уильямом Бёрджесом. Японские произведения произвели неизгладимое впечатление на Бёрджеса, который немедленно начал собирать собственную коллекцию произведений дальневосточного искусства. И именно Бёрджес первым отметил общее стилистическое сходство между артефактами европейского средневековья и произведениями современного японского искусства, чьи традиции мало изменились с тех пор, как в XVI столетии Япония оказалась в добровольной самоизоляции.
Бёрджес увлекался не только японизмом, но и ориентализмом. Арабская комната в башне Герберта в замке Кардиф была последней комнатой, над которой Бёрджес работал на склоне лет. Исследователь творчества Бёрджеса Меган Олдрич в работе «Готическое возрождение» писала о комнатах, которые художник-декоратор создал в Кардиффе, как об одних из «самых великолепных из когда-либо достигнутых готическим возрождением». Джозеф Мордаунт Крук в книге «Уильям Бёрджес и высокая викторианская мечта» отметил, что комнаты, которые оформлял Бёрджес, выходят за рамки архитектуры, чтобы создать «трехмерные паспорта в сказочные королевства и царства золота. В Кардиффском замке мы попадаем в страну грез».
Данте Габриэль Россетти. Влюбленная (Невеста). 1865–1866
Эдвард Бёрн-Джонс. Синдерелла. 1863
Данте Габриэль Россетти. Синяя беседка. 1865
Фредерик Сэндис. Медея. 1866–1868
В своих поражающих воображение «странах грез» Уильям Бёрджес смотрел не только в прошлое – он видел будущее декоративно-прикладного искусства. Чарльз Хэндли-Рид описал фриз вокруг камина «Русалка» в спальне Тауэр-хаус как «протостиль в стиле модерн» и отметил «долг международного модерна перед викторианскими готическими дизайнерами, включая Бёрджеса».
Спальня, оформленная Берджёсом для «Дома с башней» (Тауэр-хаус) в морской тематике, выходила окнами в сад. Тщательно продуманный потолок был разделен на панели, усеянные миниатюрными выпуклыми зеркалами с позолоченными звездами. Под потолком художник изобразил фриз в виде волн с плавающими в них рыбами и угрями, причем фигурки рыб рельефно вырезал на камине. На камине была расположена скульптура русалки, смотрящейся в зеркало с изображением ракушек, кораллов, водорослей.
Уильям Бёрджес и в самом деле был предтечей эстетики модерна, возможно, одним из первых. В своих трудах, многие из которых были утеряны, уничтожены и не оценены в полной мере, он соединил далекое прошлое – английское средневековье – и далекое будущее – стиль ар-деко. В консервативном восточном искусстве Бёрджес увидел черты, присущие искусству европейского средневековья. Именно эта блестяще сформулированная Бёрджесом стилистическая созвучность позволила британским дизайнерам и архитекторам, ориентированным на неоготический стиль, органично вплетать элементы арабского и японского орнамента в свои работы.