Комиссар Дерибас

— Они не понимают, что наше государство уже достаточно окрепло. Прошло то время, когда можно было навязывать какие-то условия, и никогда не вернется. Мы можем обойтись без них. И обойдемся…

Сталин потрогал свое кресло, хотел, видимо, сесть. Постоял, передумал. Подошел вплотную к Дерибасу:

— Но у нас есть еще свои трудности. Об этом нужно постоянно помнить, особенно вам, товарищ Дерибас. Когда вы приедете на Дальний Восток, то сразу увидите местные особенности: там сохранилось много старых пережитков. — Немного помолчав, Сталин неожиданно спросил: — Вы уже познакомились с обстановкой?

— По документам, товарищ Сталин. В Сибири я бывал, но так далеко не забирался…

— Нужно хорошо изучить общее положение, знать все тонкости. Вот, например, некоторые товарищи у нас говорят: «Кулак не хуже городского капиталиста… Поскольку у нас допущена частная предпринимательская деятельность, то кулак представляет ничуть не большую опасность, чем городской нэпман». Понимаете, чем опасна такая трактовка?.. — И сам же ответил: — Нужно всегда помнить, что если в индустрии мы можем противопоставить мелкому капиталисту крупную социалистическую промышленность, дающую девять десятых всей массы промышленных товаров — да, да, не удивляйтесь, — улыбнулся Сталин, — такова статистика, а против фактов не возразишь, — то крупному кулацкому хозяйству в деревне мы можем противопоставить неокрепшие колхозы и совхозы.

Вы должны хорошо понимать обстановку: в деревне удельный вес кулачества выше, чем удельный вес мелких капиталистов в городской промышленности… Особенно это необходимо учитывать на Дальнем Востоке, где велика раздробленность, где мало еще крупных промышленных центров, где сильно кулачество… Но мы перейдем в решительное наступление на кулака.

Сталин сделал несколько затяжек из трубки, взял ее в левую руку, а правую протянул для рукопожатия:

— Желаю успеха в работе. Учтите все, что я вам сказал. Окажите помощь Блюхеру в наведении порядка на КВЖД. Постоянно информируйте нас. До свидания.

Сталин повернулся и пошел к своему креслу.

Менжинский и Дерибас покинули Кремль и поехали в здание ОГПУ. Так был окончательно решен вопрос о назначении Дерибаса на должность полномочного представителя ОГПУ по Дальневосточному краю. Вслед за тем он был введен в состав коллегии ОГПУ.

* * *

Иван Шабров родился и вырос в Маньчжурии, в поселке Суй Фын Хэ, который в то время носил русское название — станция Пограничная и большинство населения которого состояло из советских граждан, обслуживающих КВЖД. Советским гражданином был и Шабров — невысокий, щуплый молодой человек. К тому времени, когда произошли события на КВЖД, Ивану было двадцать два года.

Как все советские граждане, Иван Шабров учился в школе, состоял в пионерской организации. После окончания школы устроил его отец работать на железную дорогу: сам проработал много лет смазчиком и решил сына пустить по тому же пути — спокойно и жить можно в достатке.

Четвертый год работал Иван смазчиком. Осматривал проходящие железнодорожные составы, доливал масло, предупреждал, если замечал, неисправности. Хороший был работник, и знали его теперь многие машинисты и проводники. Когда останавливались поезда на Пограничной, подходил к ним Иван и расспрашивал о своем отечестве, которого еще не видел.

Была при станции комсомольская организация. Существовала она не вполне официально, но китайские власти смотрели на нее сквозь пальцы. Заходил туда Иван, присматривался. Нравились ему ребята, но сам вступать в комсомол пока не решался. А так и тянуло его… Но боялся испортить отношения с китайскими властями, с которыми умел ладить.

9 июля на КВЖД прервалось железнодорожное сообщение. Белокитайцы провели массовые аресты.

Шаброва схватили тогда, когда он возвращался с работы домой. Он был одет в промасленную робу и брезентовые штаны. Солдаты обыскали его. В одном из карманов нашли три рубля советских денег, которые ему подарил один из машинистов в качестве сувенира. Руки заломили назад и связали. Привели на пост, где находилось несколько китайских офицеров.

— Ну, шпион, комсомолец, сознавайся! — Один из офицеров ударил его веером по лицу.

— В чем сознаваться? — Шабров был в недоумении.

— Ты советский шпион. Состоишь в комсомоле.

— Но это — неправда!

— Будет врать! Отправим тебя в гарнизон, там все расскажешь.

Надели кандалы. На ночь поместили в подвал вместе с другим задержанным незнакомым человеком. Сквозной коридор с решетками направо и налево. Шаброва в одну сторону, неизвестного — в другую. Руки привязали к большому крюку, вбитому в стену. Так простоял спиной к стене мучительную ночь. Наутро — снова на допрос. Пять вооруженных солдат подвели к железнодорожным путям, где стоял бронепоезд.

При входе в бронепоезд в темном закоулке, когда охранники отошли в сторону, китайский переводчик, которого называли Ли, успел шепнуть:

— Держись. Скоро помогут!

Потом открыли дверь и толкнули: стол, офицеры, надзиратель полиции. Поставили на колени, положили на ноги толстую палку, крепко привязали веревкой. Руки растянули веревками в разные стороны.

— Будешь рассказывать? — Ли переводит слова офицера, а сам отводит глаза в сторону.

— Что рассказывать?

— С кем связан? Кто состоит в комсомоле?

— Не знаю…

— Та! — командует офицер, что по-китайски означает «Бей!».

Солдат ударяет плеткой по спине. Но у солдата есть чувство жалости.

— Будешь говорить?

— Ничего не знаю.

Плетку выхватывает офицер и без команды бьет изо всей силы. Нестерпимая боль — Шабров теряет сознание. Обливают водой — и снова допрос. Когда совсем уже не в состоянии держаться, выносят из бронепоезда. Бросают в камеру на грязный пол.

— Пить… — шепчет Шабров.

В камеру входит солдат. Наклоняется:

— Нельзя пить. Умирать будешь… Потерпи.

— Пи-ить!..

— Потерпи, друг…

На следующий день Шабров с трудом поворачивал голову, спина и грудь по пояс черные от побоев. Солдат наконец принес воду, дал попить и шепнул:

— Другому поверили, сейчас ему принесут колбасу. Держись.

Больше Шаброва не вызывали, не допрашивали. Стали приносить еду. А через несколько дней их вдвоем отправили в глубь Китая. Была глубокая ночь, когда подняли с пола, привязали спина к спине и усадили на телегу. В воспаленном сознании вертелось: «Ну теперь конец. Расстреляют». Все было безразлично, так как нестерпимо ныло избитое тело.

Опять привезли на вокзал, развязали и затолкали в двухместное купе. До утра Шабров вертелся на жесткой полке, пытаясь хоть немного передохнуть. Утром его разбудил напарник, имени которого он так и не знал: ему было не до расспросов.

— Слушай, друг, ты куришь? — Напарник тронул его за рукав.

Шабров отрицательно покачал головой.

— Что бы придумать? Не могу без курева… Ты говоришь по-китайски?

— Немного.

— Как по-китайски курить?

— Папиросы называются «ендёр».

Напарник постучал в дверь и, когда подошел часовой, Показал пальцами, как держат папиросу, и попросил:

— Индер?! — Произнес неточно.

Китаец покачал головой — не понял, а может быть, не хотел понять. Часовой попался злой.

Напарник Шаброва, показывая на свой рот, повторил:

— Индёр…

Часовой со злостью закричал:

— Чундан яга часа па-а! — отвернулся и ушел.

— Что он сказал?

— Он сказал, красных через два часа расстреляют. — И Шабров отвернулся к стенке.

Утром приехали на станцию Мацеохэ. Там пересадили в другой вагон и повезли в Харбин. Когда переводили из вагона в вагон, подходили белогвардейцы, говорили, что поймали двух «красных». В Харбине надели кандалы, посадили на извозчика и повезли в штаб охранных войск. Затолкали в большую камеру, в которой находилось несколько арестованных китайцев.

В камере пол покрашен, но на голом полу ничего нет. Ночь провалялись кто как мог. Наутро подходит к Шаброву надзиратель и строго говорит: