Книга осенних демонов

Последняя не особенно укрепляла дух еще потому, что Матабеле вынул свой сотовый и печально показал уровень зарядки аккумулятора. Уже неделю не было возможности подзарядить батарею. Это все, что касается вуду.

Ожеховский трудился над насосом, подсвечивая себе миниатюрным фонариком, который держал в зубах, как сигару, разломавшиеся плоскогубцы скользили по прикипевшим болтам. Безнадега.

– Крис, перестань, уже темно, – сказал Крицкий. – Сегодня ничего у тебя не получится.

Стефан с тупым упрямством штудировал истрепавшуюся карту, будто хотел притянуть оазис взглядом, прижал ее массивным швейцарским ножом «Венгера» и вытащил компас. Стрелка летала по кругу. Стефан остолбенел и потряс компасом. Фонарик Ожеховского начал светить желтым светом, а потом погас.

– Что же это, блин, происходит?! – рявкнул Ожеховский. – Я же в Йоханнесбурге вставил новые батарейки!

Плитка начала пыхтеть, огонь в ней – мерцать.

Земба вставил самокрутку в пересохшие губы и щелкнул зажигалкой. Зажигалка «Зиппо» так проста, что практически никогда не подводит, перестает работать, когда заканчивается бензин, который смачивает спрятанный внутри клубочек хлопка, сгорит фитиль или сотрется камень. Ей не мешает ветер, песок и снег. Но она не работала! В ней был бензин, новенький камень, фитиль в порядке. Не желала гореть. Коварство мертвых вещей. Такое бывало. Когда-то оно разрушало его жизнь, потому что Зембу напрягало все. Нужно было успеть к означенному часу, а тут ломалась машина, рвались шнурки в единственной паре обуви, закрывались киоски с талонами, перед носом уезжали автобусы. А потом он просто совал руку в карман, отсылал машину в ремонт, арендовал другую или брал такси. Обувал другую пару обуви. Тогда у него уже была карта. Он был богат. У богатого все гладко, все сладко.

А что сейчас? Может, кто-нибудь желает получить его бабки?

– Выбрось это! – Матабеле вышел из мрака словно тень.

– Почему! Ведь хорошая зажигалка.

– Не в ней дело. Не притворяйся идиотом. У тебя есть что-то, что принадлежит ему.

– Идиотом, говоришь? Что у меня есть, что принадлежит кому-то?

– Умойа Омубе. У тебя есть что-то, чего он хочет. Просто выбрось. Он найдет и оставит нас в покое. Машина заработает. Мы поедем. Мы будем жить. Я это знаю.

– Эвар, что с тобой?! Что ты несешь?

– Подумай! Я это знаю. У тебя есть что-то, что принадлежит ему. Умойа Омубе. Он убьет всех, если ты не отдашь. У тебя есть какой-то, как его называют… насибу… фетиш. Хороший фетиш. Он помогал. Но теперь Умойа Омуби хочет его себе. Нужно отдать.

– Эвар, отдохни. Я должен подумать.

Матабеле повернулся и, спотыкаясь о камни, спустился к лагерю.

Земба посидел еще некоторое время, несколько раз беспомощно понажимал на колесико зажигалки и пошел за ним. Открыл заднюю дверь «лендровера», с минуту переворачивал набитые военные мешки с одеждой, алюминиевые чемоданы с оборудованием, пока наконец не наткнулся на длинную брезентовую сумку. Со свистом открыл замок и достал из середины самозарядный карабин «Ругер M-14». Перестройка перестройкой, Мандела может быть президентом, но если ты белый, то по-прежнему без лишних вопросов можешь купить оружие. Даже если выглядишь как человек из Евросоюза.

– На охоту? – спросил Стефан. В спальнике он был похож на ехидную гусеницу.

– Осмотрюсь, – ответил Земба, копаясь в поиске патронов. – Не бойся, я не потеряю огонь из виду.

– Он вот-вот погаснет.

– Да не потеряюсь я в этом стольном граде.

– Блин, что это? – Ожеховский что-то выедал пальцами из плоской жестяной банки. Масло капало с его пальцев.

– Копченые мидии.

– Что? Я ем копченые мидии? Что это вообще такое? Прием в «Бристоле»? Кто это берет мидии в пустыню?

– Они легче омаров, – отозвался Крицкий. – И не выгребай их руками. Меня прямо выворачивает, когда я на тебя смотрю. Я бы даже предпочел, чтобы ты их ел расческой. У него клешни в мазуте, а он так ест. Господи!

Земба вставил магазин на пятнадцать патронов в обойму и щелкнул затвором, услышав, как мелкий песок захрустел на пружине.

– Мидии помогают путешественникам помнить о женщинах, – бросил Ожеховский вслед. – Поэтому мы берем их с собой.

Пустыня поглотила его черным мраком, но еще не было абсолютно темно. Он никогда не предполагал, что от луны столько света. Земба не ушел далеко, когда увидел следы. Четкие отпечатки следов узких ботинок с подковами. Потом заметил фигуру высокого, карикатурно худого мужчины в развевающемся длинном плаще и в шляпе. Это было так внезапно, что в одно мгновение Земба стал мокрый от пота, как мышь. Сердце от испуга больно стучало о ребра. Фигура была отчетливо видна на фоне неба, она не была ни скалой, ни тенью; плащ на ней развевался. Она смотрела на лагерь и на голубые языки пламени, а потом вдруг, одним внезапным движением, распростерла руки так, что ее прямо согнуло назад, запрокидывая лицо к небу. Огоньки погасли. От незнакомца несло чем-то страшным и одновременно омерзительным, чем-то, что навевало мысли об удушающем трупном запахе в жаркий летний день, жужжании жирных мух, гниющей безнадеге трущоб и грязной бессмысленной жестокости.

Земба смотрел на него, забыв о карабине, который он судорожно сжимал в руках, и явственно чувствуя, как волосы один за другим поднимаются на всей его голове, как встают дыбом даже самые микроскопические волоски на затылке и вдоль позвоночника. Мужчина все еще стоял так, слегка походя на сумасшедшего вершителя правосудия из какого-то мрачного вестерна, в котором все герои – грязные мерзавцы, на дешевого проповедника какой-то подозрительной секты. Земба наконец-то превозмог тяжесть в ногах и скованность мышц, поднял карабин к плечу.

«Это он, – подумал он в испуге, – гребаный Умойа Омубе, или как там его называют. Отродье из глубин ада, который не хочет отстать от меня». Он не мог объяснить себе, откуда знал это, почему был так убежден, ведь это мог быть любой бродяга, белый или черный, одетый в развевающиеся одежды и шляпу. Ничего необычного для пустыни. «Я не попаду в него, если он на меня посмотрит», – панически подумал Земба. Он знал, что не выдержит его взгляд. Тип был страшен уже издали и в профиль, и дело не только во внешнем виде.

Он встал на колени, попав всей тяжестью тела прямо на острый камень, присвистнул от боли и потерял равновесие. Шаркнул осколком куда-то в сторону, поднес карабин к плечу, но мужчины уже не было.

Он пропал. Скала по-прежнему подпирала освещенное луной ночное небо, но была пуста. Земба медленно поднялся и пальцем нащупал на спусковом крючке язычок предохранителя. Тихий стальной звук прозвучал оглушительно.

– Оружие тебе не поможет, – раздался шепот. Резкий, свистящий. По-польски. Прямо над ухом. – Есть вещи, в которые стрелять невозможно.

Он сидел на корточках на скале, совсем рядом, руки его были сплетены на коленях, лицо наполовину закрыто полями шляпы. Полы плаща, разделенные надвое, развевались сзади, как крылья, и придавали ему страшный, наполовину птичий вид. Земба издал какой-то карикатурный, словно высохший, крик, не то писк, не то визг, и слегка обмочился.

– Не переводи воду, – просвистел незнакомец. Даже голос его звучал странно, словно исходил из гортани птицы. Он слегка походил на воркование голубя, с едва различимыми, спрятанными где-то в глубине словами.

Земба поднял карабин к бедру и нажал на спусковой крючок. Прямо в корпус. На двух метрах. Нельзя не попасть. Раздался металлический холостой треск. Он выругался и дернул затвор, выбрасывая пустую гильзу со сбитым капсюлем. Следующий патрон перевернулся внутри, и карабин заклинило.

– Это ничего не изменит, – просвистел мужчина. – Ведь ты не можешь убить Ангела-хранителя.

– Сваливай! – жалобно промяукал Земба внезапно высохшим горлом. – Ты ничего от меня не получишь, урод.

– Ну-ну, что за выражения! Просто счастье, что мы в Намибии и ты никого не оскорбишь этим. Я хочу, лишь только чтобы все вернулось на свои места. У тебя есть что-то, чего ты не заслуживаешь. Все нужно заработать. Разве ты не читал басни Эзопа? У каждого свое место. Твое среди серых людишек, которые суетятся в круговерти и не имеют других недосягаемых желаний, кроме как дотянуть до первого числа. Это очень простой обмен: отдай мне Карту, и будешь жить. Так как должно.