Страница 18 из 61
Моё общежитие пахло разогретой на солнце старой краской, и немного песком – похоже, из него делали раствор для обмазывания стен. И делали настолько плохо, что он рассыпался от малейшего прикосновения, как будто кроме песка в этом растворе вообще ничего не было. Рассохшаяся от древности дверь давно не закрывалась плотно, и стояла в проёме, слегка подбоченясь, как будто заявляла, что она всё ещё ого-го, несмотря ни на что, я решила брать с неё пример.
Извозчику приказала ждать, а сама постучала в окошко комендантше, мы с ней в прошлом году отлично поладили, она мне организовала комнату без соседей, точнее, они как бы были, но не появлялись – ей прибыль, мне удобство. В этом году приятная полуорчиха опять пошла мне навстречу, я быстро получила ключ и вышла к извозчику, разрешая заносить вещи, а сама пошла наверх первой.
Коридоры выглядели так же убого, как и всегда, старое здание разваливалось на части, как будто осознавало свою ненужность совершенно никому в долгосрочной перспективе – здесь каждый находился временно и заботился только о своей комнате, на места общего пользования всем было плевать, и по ним это было сильно заметно. Я дошла до кухни и включила плиту – опять сломана, ну конечно, ещё бы. Летом здесь жили командировочные и сотрудники Академии, они были те же студенты, только с правом на гостей и алкоголь, что сказывалось. Лично мне комендантша дала ту же комнату, что и в прошлом году, и пообещала отсутствие соседей.
Поднявшись к себе, я открыла дверь на балкон и осмотрелась, решая, что нужно купить, и составляя список дел. Увидела на столе толстый слой пыли, вспомнила примету из девчачьего журнала – «увидев пыль на ровной поверхности, хозяйственная девушка её вытирает, а влюблённая – рисует на ней сердечко», улыбнулась, оглянулась. Стала так, чтобы закрывать собой стол от того, кто может случайно войти, нарисовала сердечко и написала внутри: «Кори».
***
3-5
Распаковывать багаж желания не было, так что я быстро навела красоту, используя те вещи, которые были в ручной клади, и пошла в деканат, проведать свою подружку Рину, которая там работала секретаршей, заодно занести документы.
На улице стояла такая жара, что я благословила отсутствие чулок, всё равно никто не обратил на это внимания. Местные вообще ходили практически голыми, с открытыми руками, ногами и животом, их это совершенно не смущало, некоторые даже носили украшения на голой талии или в пупке.
«Видела бы мама – пришла бы в ужас.»
На Грани Эль даже проститутка не стала бы себя дырявить. У лесных эльфов, по традициям которых жила семья моей матери и моя, был культ тела, у них считалось, что все эльфы, а особенно лесные – любимые творения Создателя, он задумал их совершенными изначально, поэтому священный долг каждого эльфа – просто не испортить дарованное богом полностью идеальное тело. Там не делали пластических операций, не красили волосы, не носили корсеты или утягивающие панталоны, не стригли ногти, пока они не ломались сами или не начинали доставлять дискомфорт, а волосы не стригли вообще никогда. Умышленно и осознанно сделать дырку в своём теле, ради того, чтобы вставить туда кусок металла или камня – это воспринималось как какой-то извращённый вандализм и преступление против Создателя, это не понималось, и особенно сильно подчёркивало культурную пропасть между любимыми Создателем эльфами и всеми остальными дикарями-полуживотными.
«Как говорил тот охранник на вокзале, "только из-под земли выползли, уже паспорт получили".
Никогда не будет равенства между эльфами и маложивущими, они могут врать в Кодексе Содружества сколько угодно, Содружество – временно, а эльфы – вечны, они всегда будут смотреть на иные расы свысока.»
Мне не хотелось быть снобом, но я постоянно себя им ощущала, и не была уверена, нужно ли с этим бороться.
«Пройдёт лет пятьдесят – узнаю.»
На мне были «серьги», но местный Камень Понимания переводил это слово неточно – в древнем эльфийском было несколько десятков слов для обозначения украшений, носящихся на ушах, и все они относились к изделиям, не подразумевающим дырку в теле. Когда Совет Альянса решил разработать упрощённый эльфийский для общения на межмировом уровне, они заимствовали слово для серёг, носящихся в дырке, из языка одного древнего племени тёмных эльфов, в котором практиковалось рабовладение, у них бирками, крепящимися к коже, маркировали рабов и преступников, так что слово получилось с душком. И вот, спустя каких-то двести лет, по улицам посреди бела дня ходят подростки, длинные эльфийские уши которых прямо-таки прострочены рядами дырок с украшениями всех форм и размеров.
«Если я такое с собой сделаю, домой могу не возвращаться.»
На самом деле, не особенно и хотелось. Я пыталась любить свой дом, осознанно ища в нём что-то родное, и мне это годами удавалось, но сейчас, после нашествия красных бирок, я вдруг осознала, что всё то, что я в своём доме любила, можно оттуда унести.
«Или увести под уздцы.»
Мой Юриэльфейн, мой антикварный письменный стол, моё любимое кресло с лампой для чтения, мой белый рояль – всё больше не моё. Эта власть над вещами оказалась такой хрупкой, что пугала ощущением уходящей из-под ног земли, как будто палуба большого и надёжного корабля, попавшего в шторм, вдруг встаёт дыбом, давая понять, что для бушующей стихии этот корабль – жалкая щепка, океан может спрятать в себе таких тысячи, уже прятал, и спрячет ещё, может быть, прямо сейчас. И ты ничего не можешь сделать, у тебя нет над этим власти и нет сил спасти даже себя.
«Наставницы советовали в такие моменты молиться. А я мысленно уточняла, что молитвы Создателю не нужны, они нужны молящемуся – это самообман, позволяющий защитить свою психику от тёмной бездны осознания собственного бессилия.»
Моя бездна жила во мне с того момента, как я увидела лужу лошадиной крови на заднем дворе, где-то в глубине души я всё ещё ползала по земле и пыталась влить эту кровь обратно. Этот ужас не получалось закрыть и забыть, он отступал изредка, под давлением важной работы, захватывающей книги или обаятельного собеседника, но где-то на периферии сознания он маячил всегда, и восставал оттуда во всю мощь, стоило мне хотя бы на минуту перестать занимать себя мыслями о более насущных вещах. Вот и сейчас...
«Думай о насущном, Лейа.»
Я отвела глаза от затылка идущей впереди девушки с проколотыми ушами, стала смотреть на разлапистые каштаны и коренастую полугномку в оранжевом жилете городских служб, которая эти каштаны белила, что-то весело насвистывая. Женщина орудовала щёткой с энергией маленькой рабочей лошадки, способной таскать телеги с утра до ночи, медленно, зато вприпрыжку, на неё было приятно смотреть. Ряд каштанов тянулся вдоль проспекта, от бульвара Поэтов до Академической улицы, побеленных было десятка три, они выглядели свежими и нарядными. На остальных побелка была прошлогодней, тусклой, женщина со щёткой как будто омолаживала их и приодевала, один за другим, было в этом что-то бесконечно мудрое.
«Просто действуй правильно в каждом отдельном случае, и в итоге получишь красиво прожитую жизнь... Нет, не так – "красивая жизнь" на древнем эльфийском означала жизнь творческую, наполненную счастьем созидания, а на упрощённом эта фраза больше относилась к красоте внешней, связанной с яркими событиями, одеждой и украшениями... Чёрт, я опять скатилась к этой теме! Проклятые украшения.»
Я пыталась смотреть на каштаны, на клумбы, куда угодно – ничего не получалось, эта тема волновала меня, внутри древней пыткой капало на макушку, как из клепсидры – два месяца, день за днём, минута за минутой... Они пройдут и всё кончится.