Страница 35 из 36
Совещались невероятно долго. Люди устали, разговор шел вяло, словно то, ради чего собрались, уже никого не трогало… И только когда наконец получил слово специально приглашенный на суглан – высший совет Элий Чусай, и стал рассказывать об устройстве державы Алтан-Хана, собравшиеся будто встряхнулись. Посыпались вопросы, завязался разговор.
– А у чжурчженов есть свое отдельное войско?
– А как же. И отличить их очень просто. Конница в тяжелых бронях – это в основном кидани и чжурчжены.
– Значит, за ними в первую очередь и надобно охотиться. Разведать заранее, где они, суметь отсечь их, а тогда уж… – заметил старец Аргас, до сих нор молча слушавший других.
Участники суглана, которым донельзя надоело толковать о далеких и неопределенных делах грядущего, оживились, когда речь зашла о деле близком, предстоящем вскоре.
– Именно так! – поддержали они Аргаса. Однако свое осторожное слово тут вставил Джэлмэ:
– Сказать-то легко… Только вот вряд ли отборные отряды чжурчженов замаячат у вас перед носом, словно какие-нибудь простые пехотинцы.
– Тоже верно. Они, скорее всего, держатся в глубине боевого строя, а в бой выходят лишь тогда, когда именно в них особая надобность наступает, в их ударе.
– В любом случае, други мои, надо усилить и охрану, и разведку. Это твоя задача, Джэлмэ, – подвел итоги совета Мухулай. – А вот начальникам необходимо точно расставить воинов и стоять без всякого шуму. Да неусыпно смотреть, что происходит, бдительными быть. Не забывайте: мы – в окружении врага, под его неусыпным взором. У него всюду глаза и уши: он и сейчас за нами пристально следит…
Сюбетей и Элий-Чусай, сидевшие на заседании суглана бок о бок, вышли на воздух вдвоем.
– Ну, что скажешь про этот суглан? – Сюбетей дружески толкнул локтем в бок молодого парня, впервые приглашенного на столь высокое совещание и, стало быть, заслужившего особое доверие.
– Для меня все ново… Но вот что удивило: Хан, лично пришедший на совет, все время молчал, не проронил ни слова – будто его и не было. – Элий-Чусай обтер струйки пота, катившегося по его выпуклому лбу, вынув клок мягкой ветоши.
– Зато он сам, собственными ушами услыхал, что люди говорят, и доподлинно это ведает. – И Сюбетей, видя искреннее волнение юноши, улыбнулся. – Что ж тут странного?
– Да ничего… Но мне думается, было б лучше, возьми он в руки бразды правления на суглане, если б направил обсуждение в определенное русло.
– Кто знает… Нам привычней такое, простое и вольное течение наших советов. Любой говорит, если пожелает, излагает то, что думает, даже если это многим не по уму и не но сердцу. Все равно он выскажется и что-то предложит. А у вас как?
– О, у нас иначе. Совещания всегда ведут одни лишь наши правители – чжурчжены. Даже если рядом сидит главный военачальник-китаец, назначенный верховным указом, все равно на совете главенствует его заместитель-чжурчжен.
– А почему так?
– Того не ведаю. Может, правители наши опасаются, что при такой многолюдности на совете разговор может пойти по нежелательному руслу. Со временем этот порядок стал железным правилом, как и мнение, что председательствовать на советах может только чжурчжен.
– Хо, получается, он на корню губит людскую мысль! – Сюбетей был поражен. – Но как же тогда правитель может узнать истинное положение дел?!
– А это их не трогает! – горько усмехнулся Элий-Чусай. – Для них главное – настоять на своем, на том, что им сверху правильным кажется; чтоб все делалось так, как они хотят!
– А к чему это?
– А к тому… Никто не смеет открыто высказать то, что думает, а кто посмеет, тем паче осмелится что-то поперек их мнения произнести – ему не поздоровится, он станет изгоем, а то и просто сгинет! Более того, если кого-то лишь заподозрят в инакомыслии – его ждет та же лихая доля. А суд у правителей чжурчженов и скор, и несложен. Они не разбираются, кто прав, кто виноват. На всякий случай уничтожают всех – и встречных, и поперечных. Зная это, кто же осмелится стоять на своем?!
– Но как же им удается держать в руках и в порядке громадную державу, если творится такая несуразица?
– Да вот как-то по сию пору удавалось… – Элий даже покраснел, в яростном напряжении сжав кулаки. – И нет никакой возможности это неразумие пресечь…
– Поражаюсь, – выдохнул Сюбетей, – такой великий народ, как Хани, уже век подчиняется этим чжурчженам, у которых ни славного прошлого, ни ясного будущего, да вдобавок и численно их в десятки раз меньше. И надо же – не только подчиняется, но покорно терпит все унижения и обиды. – И Сюбетей, выплеснув свое удивление, развел руками.
– Нет тут ответа, – горестно, со вздохом, вымолвил Элий. В его голосе не звучало обиды: ведь он и сам постоянно размышлял над тем же, и наболело у него в душе от этих дум. – Похоже, у всех наших мозги закостенели, души паутиной покрылись, всякая надежда в них утрачена. И стали они безвольными тенями со сломленной волей. Вы живете – как на скаку, все время каждый при деле, а у нас – как во сне, все еле движется, все вялые и квелые…
– Но почему так получилось? Неужели нельзя чем-то сплотить людей, воодушевить, зажечь их!
– Да о каком сплочении речь?! Они только тогда и оживают, если на десять частей поделятся, и каждая против всех войну ведет.
– Вот в чем, получается, начало всех ваших бед. Все силы тратятся на эти междоусобицы… Да, такой народ уже готов к распаду, к тому, чтоб исчезнуть по собственной воле.
– Вот это-то чжурчжены очень хорошо усвоили. Вот они и подогревают страсти, бросают хворост в костер наших внутренних распрей. И довели народ до такой вражды и ненависти, что веков не хватит, чтобы этот узел распутать. – Элий даже зубами скрипнул от гнева и горечи. – Похоже, они лелеют и холят эту вражду всех ко всем, словно какое-то редкостное и ценное растение. У них даже должности введены – разжигающих эти междоусобицы. Это обязательное дело, чтоб каждый кого-то ненавидел, всех остерегался и выжидал, когда кто-то другой оступится. У каждой семьи – семь врагов, то же и с каждым родом, и с каждым поселением… Все мозги расходуются лишь на вражду, все силы уходят на изобретение новых способов мести!..
– Но разве это жизнь?! – воскликнул пораженный Сюбетей. – Неужели никто из вас, умнейших, не в силах ничего изменить, не может ничего объяснить своему народу? Неужели твои сородичи не в состоянии понять самых простых вещей?
– Нет, не могут… или не хотят…
– Почему?
– Потому что никто никому не верит, не доверяет даже ближним. В самом простом и очевидном обязательно хотят увидеть какую-то гнусную подоплеку, подозревают что-то нечистое и опасное для них.
– В самом деле?
– Да, к несчастью… Это мерзопакостное отношение к жизни просто пропитало души и умы больного множества, въелось и укоренилось в них… – Элий опять вздохнул по-старчески, глубоко и печально. Потом какое-то время он сидел молча и опустив глаза.
– Но это же невозможно! – Сюбетей, обычно всегда сдержанный в проявлении своих чувств, на сей paз невероятно сильно разволновался. Вскипел от слез этого юноши, который сразу же ему по душе пришелся своим, каким-то особым, внутренним, непоказным достоинством. – Ну, никак до меня не доходит: такой великий народ, ваш народ, который уже не одно тысячелетие имеет письменность, народ, уже давно достигший самых блистательных высот развития – и так разленился, так пал духом и опустил руки. Не укладывается это в голове!
– Видно, ничто не вечно в подлунном мире, не может постоянно идти в рост, развиваться… Есть же мнение, что пора взлета и расцвета обязательно должна смениться временем упадка либо застоя и гниения…
– Ты хочешь сказать, что мир не стоит на месте, что все меняется, и одно идет нa смену другому, так? – Сюбетей, прослывший «человеком с непробиваемой грудью», всем известный своим хладнокровием, умением скрывать даже самые бурные чувства, не в шутку дивился тому, что в суждениях Элия все ему не только понятно, но и близко и задевает самые чувствительные струны в его душе. – У нас разве что про самые мелкие роды да просто беднейшие, считай, что выморочные аймаки-селения говорят: «Нравы у них стали загнивать, путное потомство у них на свет не появляется, к дурным привычкам пристрастились – видать, к вырождению у них дело идет!»