Отец Пепла

— Пять тысяч ратников и три сотни моих Собственных, отборных… Артиллерия… Немного гулгомов и рунных мастеров для острастки, большие вагоны для перемещения… Ты поведёшь их… сын.

Оредин сказал бы, что рекс мог присовокупить ко всему этому и другого полководца ему на замену, однако, не посмел дерзить. Наследник видел в отце чудовище, средоточие великого зла на теле мира, и, возможно, возглавил бы мятеж, если бы не память о старшем брате. Вот, кто был отважен и умел вести за собой, вот, кто истреблял зло везде, где находил его, вот… кого предали все самые близкие друзья, когда Улдин понял, что наследник непреклонен в своей решительности. Оредин содрогался всякий раз, когда в памяти всплывала картина: изрубленные останки Трорина, заливающие кровью самоцветную карту Хребта, вот здесь, на этом самом месте, где ему самому теперь предписывалось стоять.

Почему все повиновались воле алчного рекса? Да потому, что у него была власть. Истинная, не привязанная к золоту, стали, чистой крови, власть. Враги рекса страшились роптать, они верили, что он всё знает, и что лишь ждёт, когда они ошибутся, чтобы нанести удар. Ожирелое сердце Улдина ещё билось только благодаря бесконечной алчбе, острый ум сплетал интриги даже в грёзах, а вялые бессильные пальцы насмерть вцепились в власть. Все подданные Охсфольдгарна были у него в заложниках, даже если сами не понимали этого, и прежде остальных — собственная семья.

— Отправляйся в долину… уничтожь этих людишек… убей дракона… принеси мне… всё! Я хочу… всё! Золото, и тело! Всё…

«Какой безумный бред!» — воскликнул Оредин про себя. — «Я должен убить целый народ лишь ради твоей ненасытной жадности⁈»

И, тем не менее, наследник не имел права отказать собственному родителю, а переубеждать рекса было бессмысленно. Слишком явно поблёскивали золотые искры в заплывших глазах.

— Будет содеяно, государь.

— Собирайся немедленно, приказы отданы, корпус будет ждать тебя… под стенами Сондрома…

Оредину оставалось только поклониться.

///

Слуги закончили складывать всё в походные сундуки и понесли их из покоев. Наследник остался один, и теперь, когда суета стихла, шумело только в его голове, да ещё за глазами поселилась боль. Виски пульсировали, тяжёлые кулаки сжимались и разжимались, Оредину хотелось кричать и швырять дубовую мебель об стены, однако, он презирал несдержанность. Следовало приберечь силы для дороги.

Кто-то крался за распахнутой дверью, достаточно тихо, но Оредин всегда обладал тонким слухом.

— Опять прошёлся над пропастью, глупец? Клянусь бородой Туландара, один раз ты оступишься и украсишь мозгами плиты внизу.

— И хорошо! Тогда у него останется лишь один законный наследник! А из-за того, что этот бурдюк с жиром неспособен больше зачинать детей, ему придётся начать тобой дорожить!

— Не смей так отзываться о нашем родителе, иначе я своими руками поучу тебя уму-разуму.

— Ладно-ладно, не сердись только!

На пороге появился Груориг, третий из сынов рекса. Оредин осмотрел брата, в который раз удивляясь тому, как сильно он отличался от старших: русоволосый, светлоглазый и слишком худощавый для гнома, но зато невероятно ловкий и быстрый, да и силы ему было не занимать на самом деле. Пожалуй, из всех детей мать любила младшего сына больше прочих именно потому, что он удался таким непохожим на отца. Луч света в кромешной тьме.

— Как они?

— Волнуются, — ответил Груориг, прикрыв двери, — скучают. Он всё никак не соглашается выпускать нас из внутренних покоев. Боится тебя.

— Рекс никого не боится, — процедил Оредин, скрестив мускулистые руки на груди, — страх подразумевает неожиданность, а он слишком хорошо всё знает.

— Не всё.

— Всё. Уверен, он знает, как ты сбегаешь из-под присмотра, знает, что ты сейчас здесь, а скоро узнает, и о чём мы говорим. Так или иначе.

Груориг по-мальчишески скривил лицо и достал курительную трубку. Порой Оредин забывал, как молод был этот гном, о Мать-Гора, всего шестьдесят лет! Он ещё не потерял детских иллюзий… и хорошо.

— Его жадность с годами всё растёт. Подумать только, теперь я должен истребить целое племя. Целый народ…

— Людей, — уточнил молодой гном.

— И что? Люди — не наши подданные?

— Ну, эти люди — нет. Не уверен, чтобы они когда-либо присягали Охсфольдгарну или платили гельт.

— И за это их нужно убить? — спросил наследник.

— Не за это, а за золото и драконью тушу, которой, скорее всего, не существует.

Чёрные брови Оредина зашевелились сердитыми гусеницами, он засопел, медленно опустил голову, словно намереваясь боднуть младшего брата.

— Знаю, бред! — расхохотался Груориг, набивая трубку табаком. — Кровожадный бред!

Оредин шумно выдохнул, сбрасывая с себя объятья злости. Он прошёлся по дорогим коврам и упал в кресло у белокаменного очага, череп тяжело лёг на подставленный кулак, боль за глазами не утихала.

— Если тебя это утешит, я видел того пленника. В нём мало что напоминало человека. То есть, это был один из дылд, несомненно, однако, ещё до того, как за него взялись палачи, бедолагу изрядно мучали.

Оредин приоткрыл один глаз.

— Да-да! Почти вся его кожа была покрыта шрамами, знаешь, такими бугорками, похожими на чешую. Лицо — нет, там она была нарисована иглой и тушью, а ещё его язык был разрезан вдоль как у змея, зубы подпилены для остроты. Люди и так не особо красивы, но этот урод был совсем из ряда вон! — Младший брат затянулся, и продолжил вместе с дымом: — Я вот, что подумал, если они такое друг с другом творят, может быть, и не жалко их?

Оредин закрыл глаз, собрался с силами, заговорил:

— Если это племя обитает рядом с драконом, то нет ничего странного в том, что его члены желают быть похожими на драконов. Хотя всё ещё звучит слишком безумно. Откуда вообще взялся этот проклятый дылда⁈

— Его красная стража доставила, — тихо ответил Груориг, и глубже затянулся. — Я видел их краем глаза.