Граф Таррагона

– Кабанов, наверное, полно… – задумчиво произнес Робер., – да и оленей тоже…

– Верно! – Франк хлопнул его по плечу, – как вернемся, сразу же ко мне! Милости прошу! Такая, брат, охота! Закачаешься!..

– С превеликим удовольствием, Филипп! – Робер радостно кивнул головой.

Де Леви машинально кивнул в ответ, посмотрел в окно, откуда открывался прекрасный вид на слегка волнующееся море, вздохнул и продолжил:

– Потом я служил во Фландрии вместе с покойным графом Гильомом Клитоном…

Услышав это имя, Роббер вскочил, да так резко и быстро, что сильно ударился головой о балку судна, на которую опирался потолок их небольшой, но весьма уютной каюты.

– Матерь Божья… – потирая ушибленное место на голове, произнес Бюрдет. Он сел, продолжая массировать место ушиба, его глаза были так широко распахнуты, что казалось – они вот-вот выскочат из орбит. – Так вы тот самый «боевой шмель»?! Это вы командовали тяжелой феодальной конницей его светлости?!..

Филипп смутился и с виноватым видом развел руки – мол, всякое бывало.

– Кем только меня не обзывали! И «осой», и «шершнем»… – он вздохнул и опустил голову. Потом резко поднял ее и, глядя в глаза товарищу, произнес. – Единственное, что могу сказать четко, – де Леви с трудом сдерживал слезы, готовые нахлынуть на его глаза, – я именно тот человек, который не сумел отвести роковую стрелу от тела графа Гильома…

Он встал, повернулся спиной к Бюрдету и, подойдя к окну каюты нефа, уставился на безбрежную синеву моря, покрытого мелкими серебристо-белыми барашками волн. Голубое и величественное безмолвие, окружавшее корабль со всех сторон, делало все, что он пережил и о чем вспоминал, таким мелким и неважным в сравнении с этим величием природы.

Робер поднялся и подошел к нему.

– Это твоя епитимья? Верно?..

Филипп не стал спорить и рассказывать ему о том, как король почти предал его и практически в открытую запретил исполнять клятву. Это незачем было знать нормандцу.

– Угадал… – он с большим трудом улыбнулся, вернее – натянул некое подобие улыбки на лицо. – Пойду, пожалуй, пройдусь по верхней палубе…

– Да-да, конечно… – Бюрдет понимал, что его товарища надо оставить в покое и больше не теребить его все еще не затянувшиеся и болезненные душевные раны.

Филипп немного прогулялся по палубе, кутаясь в меховой плащ под резкими порывами юго-западного встречного ветра и наблюдая за резкими и широкими галсами суда, продирающегося к югу, несмотря на встречный ветер.

Он вышел на корму и уселся на стул, намертво закрепленный большими гвоздями с проржавевшими шляпками к доскам палубы, плотно закутался в плащ, выставив ветру только кончик носа, согрелся и, сам того не заметив, погрузился в воспоминания о последних месяцах, проведенных в Париже…

ГЛАВА III.

Принцесса Констанс.

25 сентября 1128г. Париж. Королевский дворец.

Он шел, громко стуча шпорами по старым и истертым плитам коридора королевского дворца. Раздражению не было предела. То, что и каким тоном сказал ему король, просто поразило его, перевернуло в его голове все вверх ногами, перемешало все в его голове…

– Оставьте эти пустые и бредовые затеи, мессир де Леви! – именно так и ответил Людовик, услышав от него о клятве освободить из тюрьмы герцога Робера Куртгёза. – Мало ли, какие клятвы можно сдуру дать над телом боевого друга! Если, вот так, каждый начнет клятвы раздавать направо, – король взмахнул руками, напоминая своим жестом большого и толстого пингвина (правда, они еще не знали об их существовании). – Европа утонет в кровавом месиве! Забудьте, – Людовик неотрывным взглядом своих тяжелых и холодных глаз посмотрел на рыцаря, – забудьте об этом, вы – мой вассал! Не пристало еще спорить с вассалом! – Он резко ударил кулаком по столу и крикнул. – Вам стоит выбросить из головы эту глупость и приступить к своим обязанностям! – Филипп исподлобья посмотрел на него. Король удивился его волчьему взгляду, вскинул брови и произнес. – Ба! Мы уже научились зубы показывать…

Филипп учтиво поклонился королю и ответил:

– Жизнь научила, сир…

Людовик молча посмотрел на него, смерил с головы до ног, усмехнулся и, переведя взгляд на Сугерия, сквозь зубы произнес:

– Вот и обласкай невежу…

Сугерий что-то хмыкнул в ответ и коршуном посмотрел на Филиппа.

– Мессир рыцарь! – Он вскочил со стула и подбежал к Филиппу. Тщедушный и маленький, он едва доходил до плеча де Леви. Для придания убедительности своим словам, аббат стал отчаянно жестикулировать, пытаясь помочь своими суетливыми жестами в доведении мысли короля. – Филипп! Вы должны понять, зарубить себе на носу – воля сюзерена это закон для вассала! Его величество беспокоится за вас, ведь вы ему, почти как сын родной. Он вас обласкал, приблизил к своему дому, познакомил с молодым, – он запнулся, – с покойным ныне герцогом Гильомом, вы понравились его дочери! А вы?!..

Филипп отшатнулся. Это был удар ниже пояса, удар мастерский, нанесенный опытным бойцом, именно тогда, когда и положено было нанести. Де Леви молча захлопал глазами и сделал шаг назад, словно защищаясь от атаки Сугерия. Людовик, молча наблюдавший за ними, встал и, желая изобразить из себя сердобольного и довольного монарха, подошел к рыцарю, положил ему свою большую, словно лопата, ладонь на плечо и сказал:

– Не мучьте себя и уважьте мои седины. Я могу избавить вас от данной клятвы. – Он бросил быстрый взгляд на аббата, тот молча кивнул. Людовик приосанился и добавил. – Божьей волей и по моему велению снимаю с вас, мессир де Леви и де Сент-Ном, клятву и полагаю, что отныне вы чисты перед Господом – нашим Творцом.

Только сейчас до Филиппа дошло, в какую изощренную ловушку он попал. Напоминание о несбыточной мечте – возможной женитьбе на дочери короля, молодой и прекрасной Констанс, выбило его из седла и превратило в жалкого и безвольного человека, недостойного того, чтобы называться рыцарем и вообще – честным человеком…

Но холодный взгляд Людовика и колкие бегающие глазки его всесильного министра насторожили рыцаря. Филипп решил не отказываться от своей клятвы.

– Я признаю свои заблуждения, сир… – он опустил голову и встал на одно колено перед Людовиком. – Позвольте мне искупить вину и наложить на себя епитимью, отправившись в Святую землю…

Они переглянулись. Король с явным облегчением вздохнул и кивнул головой. Сугерий едва сдерживал улыбку змеи.

– Раз вы повторно настаиваете, тогда извольте, мессир де Леви. Мы еще в тот раз распорядились, дабы вам выдали из казны приличную сумму. Негоже королевскому «боевому шершню» терпеть лишения.

– Ваша щедрость безгранична, сир… – Филипп, с трудом сдерживая закипающие эмоции, прикоснулся губами к руке короля.

– Ступайте…

Рыцарь учтиво поклонился и вышел из комнаты, оставив короля и его канцлера вдвоем. Он машинально шел по низкому со сводчатыми потолками и освящаемыми чадящими факела коридору дворца на острове Ситэ в Париже погруженный целиком и полностью в свои мысли

Кто-то окликнул рыцаря. Филипп остановился и, понял, что покинул покои короля в таком сильном смятении и даже не заметил, как прошел по коридору из одного конца до другого, почти до дверей покоев принцессы Констанс. Это была она.

– Мессир Филипп, – нежный, словно небесный голосок молодой девушки, как ушат холодной воды, привел его в чувство. – Куда вы так спешите? Вы, право, чуть было не сбили меня на пол…

Он неуклюже поклонился и, покраснев, ответил:

– Простите, ваше королевское высочество…

Констанс удивленно посмотрела него, ничего не поняла и обиженно надула свои прелестные пухлые губки:

– Почему вы такой!..

Филипп посмотрел на нее:

– Принцесса, я не понимаю…

– Это я ничего не могу понять, Филипп. – Его имя она произнесла с таким чувственным придыханием, что у рыцаря закружилась голова от нахлынувших чувств. – Вы такой странный сегодня… – она часто заморгала своими длинными и пушистыми ресницами. – У вас что-то стряслось?..