Синдром космопроходца

— Я считаю вас отвратительным возмутителем спокойствия, -- заявил Готов.

«Хорошо день начинается», – подумал Рокотов и на реплику промолчал. В конце концов, он действительно не сдержался, распустил руки, да еще и врезал сынку какого-то землянина.

– Будь моя воля, из капитанов вы вылетели бы.

В грозном тоне послышалось сожаление, но оно совершенно не было связано с карой, которая могла бы, но, увы, не постигнет проштрафившегося капитана: Готов очень хотел во флот, улететь с базы в ту даль, что манила за этими экранами. Рокотов не имел понятия, почему этот человек оказался здесь. Готов точно был недоволен своим положением.

Рокотов на мгновение прикрыл глаза. Чего он, в самом деле? Сочувствует человеку, который решил списать его? Он? Максим Рокотов? Человек, по словам очень многих, обладающий способностью к сопереживанию, стремящейся в минус?

«Со стимуляторами точно надо заканчивать и не стоило начинать», – подумал он.

– Однако полномочий разжаловать меня у вас нет, – произнес он как мог покойно. Голос даже не дрогнул, подозрительный звон в ушах притих и, пусть не пропал вовсе, но думать не мешал; последствия алкогольного отравления не беспокоили, а голова казалась как никогда ясной.

Ник заметно напрягся. Будь он на месте своего капитана, непременно смолчал бы. Впрочем, скорее всего, он на этом месте и не оказался бы. Первый помощник всегда просчитывал ситуацию заранее. Он если и пускал в ход кулаки, то только когда иначе не выходило. А еще Ник вряд ли чувствовал, каким удовлетворением вдруг повеяло от огромной фигуры Готова.

– Зато могу посадить под арест или выкинуть с базы. Далеко ли вы пролетите со сломанным межпространственным двигом, капитан? На досветовых до ближайшей верфи? Доберетесь, если повезет. Лет за пять. А может быть и нет.

Рокотов затаил дыхание: «Блефует?.. Кодекса космопроходцев придерживались и штатские. Нельзя кинуть корабль, терпящий крушение, чьим бы он ни был!»

На обратном пути от Кассиопеи «Айзе» не посчастливилось пройти вблизи зарождающейся сверхновой. Не имелось возможности ни уйти на сверхсветовую, ни обойти опасный участок: гравитационная аномалия, попадающаяся в космическом пространстве не столь редко, как хотелось, смяла бы корабль, словно пресс жестяную банку. Потрепало их весьма нехило. До базы едва дотянули. Щиты полетели в дыру, системы, обеспечивающие искусственную гравитацию, частично вышли из строя, и на корабле сила тяжести подскочила едва не до один и трех «Ж». Терпеть ее выходило, но не изо дня же в день. Когда «Айза» добрел до своих и пристыковался, экипаж более всего напоминал сонных мух.

– Ошибаетесь. Если вы воплотите свою угрозу в жизнь, мы сумеем достичь «Авроры» через месяц на досветовых, – проронил Рокотов. Он тоже умел блефовать.

– Через пояс астероидов? Без щитов?

– Там есть орбитальные верфи, починимся, – проигнорировав вопрос, заявил Рокотов. – Однако я не стану молчать. Все время, что мы, пыхтя и подсаживая досветовой двиг, полетим к «Авроре» и через этот клятый пояс, я буду в общем эфире петь рулады вашей базе – точно мало не покажется. Уверяю вас, по крайней мере, половина звездных капитанов флота узнают, как здесь поступают с потерпевшими кораблекрушение.

– Не цените вы свою команду капитан.

Рокотов ценил и даже очень. Особенно – за готовность идти с ним куда угодно, хоть в центр звезды. Однако готовность эта возникла вовсе не благодаря рабочему рвению членов экипажа, а потому, что каждый на борту знал: капитан и сам отправится в центр звезды за каждым из них.

– Я так понимаю, против ареста вы не возражаете?

– Нет, господин начбазы, – ответил Рокотов. – Починка межпространственного двига продлится несколько недель. Все это время я охотно проведу хоть в заточении в каюте, хоть в тюрьме, хоть на общественно полезных работах, однако через три месяца мы обязаны прибыть на Калифу.

Готов расхохотался.

– У меня складывается ощущение, капитан, будто вы ставите мне условия? Воистину, наглость – второе счастье, – произнес он и подошел почти вплотную.

– Ни в коем случае, – проронил Рокотов.

Готов мог подавить кого угодно. Как и любой гетерианец, он вымахал более двух метров в вышину. Его рост на глазок Рокотов оценил как два и тридцать. Со своими метр девяносто он, конечно, не дышал Готову в пупок, но вот в сосок – вполне. Приходилось задирать голову, чтобы смотреть в лицо, и Рокотова самого удивляло, благодаря каким внутренним резервам ему все еще удавалось не отступить, хотя личное пространство буквально смяли в лепешку. За плечом застыл Ник: героически прикрывал спину. Ему очень хотелось отойти, но оставлять без поддержки капитана и друга он считал недопустимым.

«Вот тебе синдром космолетчика в чистом виде, – билось в висках. – Корабль велик и мал одновременно. А те, кто день ото дня рядом – врастают под кожу – свои и никак иначе. Зачем семья и дом, если есть экипаж? Космос – великое счастье и вечный источник опасности. Все же остальные, посторонние, пусть и люди – чужаки, априори воспринимающиеся врагами. Любое столкновение с ними – вызов, а жизнь в человеческом социуме – война, на которой нужно защищать себя и свое».

Видимо, Рокотова проверяли, и испытание он выдержал, потому что голос Готова вдруг изменился, а сказанное им заставило выдохнуть с облегчением.

– Я тоже считаю адмирала Орлика одним из лучших командующих флота за всю историю освоения космоса, – произнес он, наконец-то отступая. – Однако право распускать руки это не дает.

– Я не стану спорить с этим, – ответил Рокотов.

– А у вас и не получится. – Готов фыркнул, отчего Рокотов моментально представил себе коня с Альфы-Ц. Эти грациозные звери чем-то напоминали земных лошадей, но издавали поистине чудовищные звуки, лежащие в зоне ультранизких частот. – Двадцать суток, капитан. Насколько знаю, именно столько займет ремонт двига на вашем звездолете.

– Слушаюсь! – Рокотов постарался подавить совершенно неуместную улыбку. По идее, он обязан проникаться моментом и переполняться раскаянием и благодарностью.

«Неужели удалось?!» – Они с Ником одновременно взяли под козырек и повернулись к дверям, когда те открылись.

– Твою мать, – прошипел Ник. Сделал он это так ловко, что услышал лишь Рокотов, а стоящий очень близко Готов – нет.

– Вижу, я вовремя.

О генерале Викторе Ставинском лично Рокотов ничего плохого не слышал, но просто так Ник ругаться не стал бы. Он попытался сообразить совершает ли Ставинский полеты или сидит на станции, как Готов, но с первого взгляда ничего определенного понять не сумел. Стацион? Планетник?.. А… какая разница? Не космопроходчик же.

– Мы закончили… – пожав плечами, произнес Готов, смотря на генерала сверху вниз. Тот и Рокотову был всего лишь по плечо.

«А ведь низкий рост является одним из признаков стациона – подумал он. – Час от часу…»

С планетниками, время от времени совершающими перелеты от одного куска камня до другого, завсегдатаями звездных баз и космических портов, найти общий язык худо-бедно удавалось. Со стационами – теми, кто оседал на планетах почти безвылазно: низкорослыми, коренастыми, да еще и погрязшими в каких-то своих интригах и политике – не выходило почти никогда. И звание генерала здесь являлось скорее жирным минусом, чем плюсом.

С представителями тупиковой ветви развития человечества (какими считали стационов все дальнеразведчики) лично Рокотов старался не иметь дел. В свою очередь, стационы платили космопроходцам полной взаимностью, именуя летучими мышами – мурселяго, оглоблями, космовитами, психами, адреналиновыми наркоманами и много еще как.

Сколь ни пытались разработчики сделать искусственную гравитацию приближенной к планетарной, дыхание космоса, близкая невесомость и звездный ветер изменяли человеческие организмы под себя. Рожденные в космосе отличались высоким ростом (сам Рокотов считался в касте космопроходцев низким) и тонкокостным телосложением, общей стройностью и удлиненностью, особенно заметной в слегка вытянутых лицах, ногах и пальцах. Зрачки были увеличены, именно потому освещение на кораблях и космических базах поддерживалось очень умеренным, на уровне сумеречного. Высаживаться на планеты они предпочитали в темное время суток.