Прыжок леопарда

– Да ты с ума сошел! Он уже несколько лет, как монах! Хочешь, чтобы папа Римский, да и вся Европа ополчились на меня?! Не бывать этому… – Генрих с силой хлопнул ладонью по столу. – Монах, сложивший с себя оммаж и ставший на службу вере, неприкасаем!.. – Король усмехнулся. – Мне кажется, порой, что ты просто ослеп от своей злобы и застарелой мести к этому сеньору, прости Господи за ошибку, к Божьему человеку… – Он запрещающе покачал пальцем. – Об этом, даже думать забудь, а вот обо всем, что касается нашей беседы…

– К осени, сир, вы получите ошеломительные результаты…

– К осени, так к осени… – Генрих поморщился, словно в сапог к нему попал камушек, причиняющий неприятности и раздражающий своими острыми гранями, протер лицо руками, – только запомни одну простую вещь: меня дурить не стоит! Лучше, так прямо подойди и скажи, если, не приведи нас Господи, что-нибудь стрясется, выпадающее из нашего плана…

«Ого! Он уже считает мой план «нашим», – про себя отметил Гуго, – это, ей Богу, отличная новость»…

Он вежливо склонил голову и покинул Генриха. Едва рыцари охраны закрыли за ним тяжелую дверь, Гуго гордо вскинул голову, расправил плечи и пошел неспешной походкой, вкладывая в каждый свой шаг как можно больше величия, могущества и, какой-то невесть откуда появившейся, спеси. Придворные, сталкиваясь с ним и его взглядом, робели, многие («даже странно, как на них действует», – отмечал для себя де Биго) пятились назад и кланялись, словно ощущая своим телом возросшую мощь и усилившееся могущество коннетабля.

ГЛАВА V.

О том, как шевалье Филиппа де Леви срочно вызвали во дворец.

Замок Сент-Ном. 30 декабря 1026г.

Зима в этом году не спешила вступать в свои права, а начало месяца выдалось обнадеживающим: подул теплый юго-восточный ветерок, разогнавший серые тучи и расчистивший небосвод до ослепительной синевы, солнце, словно притихшее до этого момента в засаде, снова засияло своими согревающими лучами и, сначала робко, а затем, все веселее, задорнее и наглее. Перепутав сезон года, запели свои песни птицы, оставшиеся в лесах, которые медленно и неохотно теряли свою листву и протягивали голые ветви к небу, словно моля о пощаде.

Лес, окружающий замок Сент-Ном, выглядел серо и мрачно, но и он наполнился многоголосьем природы, где к пению птиц добавлялись журчание талой воды, струившейся к ручьям, скрип старых деревьев, хруст веток, ломаемых кабанами и поднявшимся зверьем, суетливая беготня зайцев, да мышей полевок, озабоченных добыванием хлеба насущного.

Молодой наследник богатой сеньории, основу которой и составлял мощный замок Сент-Ном, сеньор Филипп де Леви, несмотря на сегодняшнюю промозглость, сменившую приятность погоды на изморось, ветер и слякоть, бившую из-под копыт его коня, только что вернулся с объезда своих лесных и охотничьих угодий. Егеря, сокольничие и конюшие проворно расседлывали коней и уводили их к большим крытым каменным конюшням, чтобы почистить, проверить подковы и как следует накормить овсом, когда чуткий слух рыцаря уловил явственный стук копыт. Он прислушался, чтобы проверить еще раз – не показалось ли ему. Нет. Топот копыт разгоряченных коей, смешиваясь с хлюпаньем весенней грязи, поносился все отчетливее и отчетливее. Ошибки быть не могло. К замку приближались люди. Они так сильно спешили, что наплевательски относились к лошадям, пустив их быстрым галопом по кочковатой и раскисшей лесной дороге, тянувшейся от Парижа и земель Монморанси, на Монлери, где возле большого креста Святого Жана, что стоял прямо на развилке дорог, одна из которых уходила на Корбейль и Мелен, другая шла прямиком на Немур и Орлеан, а третья, по которой и надо было ехать, чтобы попасть в Сент-Ном, а за ним и в Ивелин, которым владели Монфоры, уходила вправо, сразу же упираясь в темные, густые и влажные хвойные леса, тянувшиеся сплошной зеленой стеной до самого замка.

– Дозорный! Смотреть на дорогу!.. – крикнул Филипп, поднимая голову и бросая взгляд на одну из двух высоких надвратных башен, где располагался смотровой пост гарнизона. – Всадники едут!..

Дозорный высунулся из бойницы и, придерживая конический шлем рукой (он мог упасть), молча кивнул и исчез в темноте верхней стрелковой галереи, закрытой деревянным навесом. Не прошло и минуты, как он высунулся и, тыча рукой по направлению к лесу, закричал:

– Сеньор! Сеньор! Четыре всадника!.. – Стрелок еще раз присмотрелся и, с уже более спокойным и довольным видом добавил. – Вижу королевский пеннон на лансе первого всадника. Точно! Мессир де Леви! Это гонцы!..

Филипп насупил брови – его несколько смутило и насторожило неожиданное приближение королевских гонцов. Он пожал плечами и направился в большой каменный дом, отстроенный его отцом – первым сеньором де Леви рядом с большим каменным донжоном в четыре этажа.

«Слуги сами разберутся, что им делать с гостями… – решил он, поднимаясь по ступеням дома,– а я успею, пожалуй, переодеться, обмыть лицо и руки… – Филипп критически осмотрел свои одежды, заляпанные сочной весенней грязью. – Негоже сеньору встречать гонцов своего сюзерена в подобном платье…»

Он быстро поднялся на второй этаж и вбежал в просторную комнату, освещенную, несмотря на дневное время, светом большого камина, в котором пылали несколько толстых стволов. Слуги, наученные многочисленными нагоняями и пинками хозяина, быстро принесли два больших кувшина с теплой водой, выбеленные полотняные покрывала для обтирания и сменную одежду.

Быстро умывшись и расчесав длинные, с медным оттенком, вьющиеся волосы, Филипп де Леви надел короткий кожаный гамбезон, подаренный ему отцом перед принятием пострига, затянул на талии широкий пояс, богато инкрустированный золотыми бляхами, прицепил кинжал и надел через голову перевязь меча в добротных и крепких кожаных ножнах. Весь костюм рыцаря практически полностью состоял из двух цветов: желто-золотого и черного, которые и составляли его родовой герб, определенный для их рода самим покойным королем Филиппом Грешником. Штаны-брэ, и те были желто-черными. Филипп, как мог, оглядел себя и остался доволен своим видом. Он поставил поочередно каждую ногу на высокий табурет, оруженосец – совсем еще юный подросток четырнадцати лет проворно прикрепил короткие золотые шпоры к его сапогам, голенища которых также украшали желто-черные цвета, стряхнул, как ему показалось, несколько пылинок с одежд своего сюзерена, и, довольно кивая головой, произнес:

– Ну, вот и все, мессир Филипп. Выглядите просто замечательно…

Филипп посмотрел на него и ответил:

– Надеюсь, портной не сильно переусердствовал с гербовыми цветами? Я, конечно, понимаю, что сейчас такая мода пошла, но, скажи мне на милость, Оливье, не похожу ли я на петуха?..

– Бросьте, мессир… – Оливье, так звали оруженосца, отошел на три шага назад, окинул рыцаря критическим взглядом и добавил. – У вас, мессир, очень славные и скромные цвета. Скажите спасибо, что его величество Филипп Французский выбрал вам только два цвета! А то, стыдно сказать, могли бы быть и в правду, как фазан, если бы, к примеру, носили цвета его светлости де Сен-Поля или, еще хлестче, как у сира де Куси! У меня в голове не укладывается, как они и их портные будут сочетать синие, красные, белые и золотые цвета!..

– Но-но, Оливье, полегче-ка, с гербами столь высокородных рыцарей… – Филипп изобразил недовольную мину на своем лице. – Их гербы, чего спорить, древнее моего…

– Ерунда! – Резюмировал юный оруженосец. Его апломб и максимализм в суждениях, коими Оливье частенько грешил, порой злили рыцаря, но, одновременно, и забавляли его, заставляя вспоминать годы отрочества и юности, прошедших при дворе графа Мишеля де Нанси – старинного друга и боевого товарища его отца. – Зато, мессир Филипп, не каждый из них сможет похвастаться тем, что его герб пожалован самим монархом на поле брани и его владелец ценой своей жизни спасал жизнь помазанника Божия!..

– Все! Хватит! Надоел ты мне, хуже горькой редьки своим неуемным пустомельством…