Остановка

Монтаж кусков времени лучше всего обостряет память, шлифует опыт, заставляя тебя анализировать. К примеру, вдруг открываешь для себя, что для душевного опыта не всегда существен повод, событие, человек, но всегда — сила вызванных ими чувств и поступков, след, который они оставили. Допустим, как смешон он был в истории с Настей, и слепой бы разглядел, что к чему, но велики и подлинны были его страсть, отчаяние, отозвавшиеся впоследствии кровотечением. Кроме того, сопоставление дает тебе реальную картину старого и нового. Жизнь поменялась во всем, думает он, то, что пять лет назад волновало, захватывало с потрохами, теперь ушло в небытие. Разве дело просто в смене поколений, их особенностях? Порой как волна накатит — всех охватывает лихорадка, интерес к чему-то небывалому, чего еще не было, а потом смоет все дочиста, накатит новая, поднимет на гребень совсем иное. В начале шестидесятых все стронулись с места — в горы, на плоты, на новые стройки, как всеобщее помешательство. Куда-то ехать, что-то узнавать, порывать со старым, оставлять насиженное, накопленное. С самим Митиным это началось лет на пять раньше, чем с другими. Он выглядел тогда просто чудаковатым парнем, никто из его ребят еще не заразился этой болезнью, а он уже несся куда-то в Якутск, Усть-Неру или Владивосток, потом вдруг выучивал иностранный язык или увлекался йогой, а затем так же внезапно обо всем этом забывал, отсекал, начиналось новое. Будущий полярный хирург Вовка Жилин ему говорил: «На кой тебе йоги, северная деревня, где обжигают горшки, тебе же это никогда не понадобится, чистая потеря времени!» А он не умел высчитать, что понадобится, что пригодится, разве можно узнать точно? Понадобилось ли самому Вовке Жилину на ледовой станции то, что он в классе собирал бабочек? Ему бы тренировать организм, практиковаться в больнице. А Машке Прониной? Пригодился ли ей венгерский, который она долбила, надеясь написать работу о творчестве Аттилы Йожефа? Месяцы, которые теряла на этот сложный язык, она могла жить в полную силу молодости, танцевать, флиртовать, открывать неведомое. Она не поехала в Венгрию, ничего не написала. Она родила через год двойню, и ей показались ненужными наука, венгерский, даже дружба с одноклассниками. Самым важным и жизненным оказались для нее только дороги из кухни в спальню, из дома в консультацию, от телевизора на рынок.

Митин отодвинулся, заметив пару, подошедшую к его скамейке. Женщина с перевязанной шеей что-то взволнованно внушала спутнику. Митину стало неловко, он привстал, уступая скамейку, но они замахали, обиделись. И уселись как-то на краешек. Через минуту Митин был полностью ориентирован в их проблеме. Дочь не хочет поступать в институт, устраивается на курсы в торговую сеть, — родители против. Типично, подумал он. Массовый интерес людей тоже сместился. Когда он поступал в университет, на каждое место мехмата претендовало 15—18 человек. Те, кто в июле провалился в университет, шли в августе сдавать экзамены в МАТИ, МАИ или ИЗМИИТ. На некоторых факультетах там было проще. Молодежь уважала физиков, поклонялась лирикам, презирала экономику и сферу обслуживания. Теперь и на мехмат может оказаться недобор, технари вышли из моды, а вот на психологический, куда Люба поступала, было 20 человек на место. Невероятно! Еще больший конкурс — в архивный, торговый… А наука взрывается неслыханными открытиями, последствия которых трудно предугадать, прогресс ускоряет свое движение в самых неожиданных местах. Значит, мир становится объемнее, сложнее, многозначнее. Но человек-то! Становится ли он умнее, лучше? Меняется в нем что-либо принципиально от того, идет он в стоматологи или в инженеры?

Сейчас он улыбнулся, вспомнив реакцию Любки, когда он пытался найти объяснение перекачки интересов из одной сферы в другую размером заработка.

— Ты что, с луны свалился? — засмеялась она, дразня его острыми зубками и пританцовывая. — Только круглые идиоты живут на одну зарплату.

— Значит, я идиот. — Ему не шутилось. — И страна существует за счет идиотов.

— Ага, — сказала она, начиная пританцовывать сильнее.

— Ладно, — махнул он рукой. — С тобой все ясно!

— Мотя, — сказала она почти с грустью, — ты живешь в мире  д у х о в н ы х  ценностей, поэтому тебе не понять. Идет обмен  н а т у р а л ь н ы м и  ценностями.

— Ну уж!

— Сервант меняют на место в том самом архивном институте. — Она уже отвернулась от него. — Стиральные порошки иранского происхождения — на билет на хоккей, а премьеру во МХАТе — на консультацию видного гинеколога. Вот так, Мотенька.

— Я лично с этим не сталкивался, — сказал он мрачно, подумав, что эта сопля уже знает о гинекологе.

— Да, милый, — сказала она уныло. — В этом твоя главная прелесть. Ты никогда ни с чем не сталкиваешься.

У нее развилась эта неинтеллигентная манера переходить на личности. Конечно, он понимал, что ее выпады имели под собой другую почву, не стоило в это углубляться, иначе Митин неизбежно получил бы в ответ — ее действительный счет к отцу. Он отступал, счет был слишком велик. «Ни с чем не сталкиваешься» — это значило: «Ты ничего про меня не знаешь», — вот что это значило. Он и вправду недостаточно вникал в ее жизнь. Что из того? Его родители тоже мало им занимались после семнадцати, а все обошлось, даже пошло на пользу. Их воспитание свелось к тому, что они привили ему любовь к знаниям и чувство справедливости. Если человек умеет быть справедливым к себе, говаривал отец, тогда все в порядке. Он и к другим будет таким же. Но Любка-то — девочка, думал Митин, ты все в разъездах, времени всегда в обрез. Впрочем, на  г л а в н о е  у каждого всегда найдется время. Все зависит от того, что считать главным.

— Вы Любу ищете? — неожиданно окликнула его светлая с ямочками на щеках молодая женщина. — Можем помочь. Мы из ее палаты. — Она показала на свою спутницу, красивую брюнетку. Больничный халат сидел на той как хорошее платье, прямая спина, изгиб шеи, подбородок делали ее похожей на танцовщицу.

— Не стоит, — вяло улыбнулся Митин. — Врача караулю, будет с минуты на минуту.

— Понятно, — кивнула блондинка с ямочками, не улыбаясь. — Ждем вас в палате после визита к врачу. — Она вильнула подолом халата, и обе упорхнули. Не угодил! Что поделаешь, в последнее время он никому не может угодить.

Он глядел им вслед и думал: пусть в понятие экономия времени входит отбор главного для тебя. Но в каком смысле? И что в тебе выбирает это главное — ум, тело, душа? Расклад обстоятельств, гены? И всегда ли одно и то же? В какой-то период главным для Митина был двор, затем — уход за животными в зоопарке, конкурсы по математике. Но сквозь все это тянулась нить неудержимого желания знать. Еще это, еще это! Все вместе соединилось теперь для него в работе с патентами, хотя началось всего лишь с головоломных задач на конкурсах. Ведь, в конце концов, Эйнштейн был скромным работником патентного бюро, в том самом 1905 году, когда сделал открытие, перевернувшее все представления о времени и пространстве. В абсолютности времени никто до него вроде бы особенно не сомневался.

— Вы ко мне? — доктор Юрий Михайлович Завальнюк оказался плотным молодым мужчиной с сильными руками, мощными шевелюрой и плечами, со спортивным румянцем на щеках. Должно быть, по утрам бегает или занимается каратэ, отметил Митин. Женщины таких любят.

Завальнюк протянул руку, заговорил неожиданно тихим, сипловатым голосом, как будто берег связки. Они поднялись в ординаторскую. Было видно, что хирург страшно устал, скрывает это перед посетителем, ну конечно же с утра оперировал, потом обход и еще этот поезд, который он встречал, а впереди ночь дежурства.

— Рад, что приехали! — Поняв, кто перед ним, он усадил Митина в ординаторской. — У нас тут накурено, что поделаешь. Все бросаем курить, но пока никто еще не бросил. Хотите? — Он извлек из ящика стола пачку «БТ», губы растянулись в добродушную улыбку. — Осталось кое-что уточнить, но в принципе все решено, Будем оперировать.

— Диагноз подтвердился? — жестом отказался Митин от сигарет. — Откуда это у нее? Ведь была абсолютно здоровая девочка.