Остановка

— Как когда, — неопределенно бурчит Окладников.

— А ты? — Каратаев глядит на Митина. — Небось один коньяк?

— Зависит от обстоятельств. — Митин поеживается, думает, что бы это рассказать, лишь бы не слышно было, как в тишине зубы лязгают. — Ехал я как-то со Стариком, — начинает он. — Знаменитый на всю тайгу мужик был. Случай такой выпал, что надо было чистый спирт выпить. Продержался до конца — уж потом в машине сознание потерял.

— Так ты и со Стариком ездил? — изумился Каратаев. — Сразу б сказал. Это ж совсем другое дело! Коли Старик тебя взял, значит, ты чего-нибудь стоишь. — Каратаев неистово крутанул баранку, обходя какой-то бугор, матюкнулся — все же наскочил на что-то. — А зубы у Старика какие были? — спросил, когда дорога выпрямилась.

— Какие там зубы! Весь рот пустой, — не поддался на провокацию Митин. — Если бы ему зубы, может, он и не Старик вовсе оказался.

— Может. Кто его знает, — согласился довольный Каратаев. — Балакают, будто зубы ему в плену фашисты повыбивали. Слушай, — обратился он к Окладникову, — а твоя Дольских, она как, ничего? В смысле как женщина? Нормальная?

— Нормальная, — усмехнулся Окладников.

— И все у нее… в порядке? В любой момент?

— В любой.

Каратаев недоверчиво замолчал.

— Митин, а Митин, — позвал он, — расскажи про Старика. Как ты на него налетел?

Митину хотелось рассказать, но язык вдруг как отнялся, затопило голову воспоминание. О стране оранжевых листьев, о радости и тоске по вольной жизни, которые испытал, слушая рассказы Старика, о тогдашней своей неутолимой зависти ко всем едущим и плавающим — всем, кто изо дня в день окружен деревьями, уходящими в пылающие закаты.

— Балакают так же, будто Старик на Колыме с кем-то там не поладил, — решил Каратаев навести его на нужную тему. — Он тебе не рассказывал?

— Кто ж о своих склоках рассказывает? — вставил Окладников.

— Каждый расскажет, коли переливается через край. Значит, ты с ним все же был? — свернул на свое Каратаев. — Чего тянешь, говори. Как же ты со Стариком состыковался?

— Как обычно, — пожал плечами Митин. — Случай. Подсел к молодому водителю. Веселый такой, чуть рябоватый парень, может, знаком тебе — по прозвищу Петрович? Нет? Так вот, забарахлила у него машина, еле-еле доползли. Он и говорит: давай либо на почтаря пересаживайся, либо на «ЗИЛ-130», со мной никакого интереса тащиться тебе нет. Что делать, соглашаюсь. На станции он увидел кого-то. «Вона, — показал, — Старик, лихой мужик, у него «ГАЗ-51». — Митин улыбнулся, вспоминая, как без единой задержки водитель прокричал Старику. «Егор Степанович мое почтение как здоровьишко как бабы вот парня в пассажиры не возьмешь все же веселее коротать спешит малый а у меня знаешь какие скоростя». Так и познакомились.

Митин отвернулся к окну, и на него снова властно нахлынуло недавнее, точно в мозгу рычажок передвинулся. Как будто все это произошло сейчас, и рядом с ним не Каратаев с Окладниковым, а Старик, Егор Степанович. Митину казалось, что он все это уж начал забывать. Хоть не бог весть сколько воды утекло.

…Тогда Петрович не сразу убедил Старика взять напарника.

Старик рассматривал Митина, Митин — его. Когда Старик молчал, ему можно было дать лет пятьдесят, когда беззубо шамкал — сверх шестидесяти. На вид — старый ростовский медвежатник, да и только! Но это лишь первое впечатление. Узкий лоб, глубоко запрятанные глаза с волчьим разрезом, распухший от мороза и жары нос, беззубый рот, запрятанный под усы и бороду, — все это в целом восхищало, как картина, сработанная дорогой, ее морозом, перепадами пыли и горячего песка, необходимостью мгновенно реагировать на опасность, братством и случайностями в пути, а еще и авариями, нехваткой питания, запчастей, человеческого голоса. На этом лице не было ни одного гладкого участка кожи — сплошь трещины, морщины, шрамы, выбоины, как на изъезженной мостовой.

— Если жрешь немного, — прошамкал Старик, закончив изучение Митина, — могу взять.

— Пью много, — соврал из подхалимства Митин.

— А что предпочитаешь? — ухмыльнулся тот.

— Спирт, — набирал Митин куражу. — А если нет, можно медовухой горло прополоскать.

— Спирт у меня найдется, — сощурил Старик узенькие свои глазки. — Только не верится чтой-то. Боюсь, на гонор давишь.

Митин выдержал его взгляд. Думал: главное — уехать, уговорить, а там как-нибудь выкручусь.

— Смотри, — процедил Старик, — форсу не перевариваю. Потому сейчас проверочку учиним. Ну-ка, Петрович, сбегай. — Старик протянул жестянку, смахивающую на котелок. — Отлей там у меня.

— Может опосля, — попытался выручить Митина водитель.

— Ничего, ему баранку не крутить.

— Хорошо, — решил Митин, — только рюкзак заберу.

На размышление была минута. Пока бегал за рюкзаком, вспомнил, как ребята рассказывали про такие дела, незаметно остановился возле крана, зачерпнул воды, выпил до отказа — аж легкие выперли наружу чуть еще во рту оставил. Потом подошел, а в руках Старика в кружке уж налито.

— Понеслись, — сказал Митин и влил спирт прямо в глотку, чтоб рот не обожгло.

— Ну как? — улыбнулся Старик своей подловатой, хитрущей улыбкой. Сам ни капли не принял.

Митин молчал. Здесь главное было не раскрывать рта, чтоб воздуху не набрать.

— Не ожидал, — удивленно пробасил Петрович…

— …И долго ты с ним мотался? — откуда-то издалека донесся голос Окладникова. Рычажок в мозгу Митина встал на прежнее место. — Так ведь и загнуться недолго.

— Нет, он ко мне хорошо отнесся, — возразил Митин, медленно вплывая в реальное пространство кабины. — В тот раз я заснул у него в машине. Он оберегал меня, ничего я не соображал после этого спирта. Наверно, Старик понял, в чем дело, но вида не показал. Сам-то он уже не пил в ту пору, я ведь потом много чего от него узнал.

Митин прикурил у Каратаева, пошевелил затекшими ногами.

— Такого опытного волка не встретишь больше нигде, — затянулся тот, выдохнув в ветровик.

— Да, Старик рассказывал, какой смертельно опасной была когда-то трасса, машины, говорит, бились, точно посуда при скандале. — Митин глянул в темноту. До сих пор ему не верилось, что это та же дорога — укатана, утрамбована, езжай себе на здоровье. Митин понял, что во все времена, при хорошей ли дороге, при плохой ли, другой жизни Старик не знал и не хотел. Дорога, по которой он перевозил металлолом, заменяла ему все радости. Нагрузится на базе, по пути еще подбирает, чтобы побольше довезти, — так из года в год семнадцать лет.

Митин вспомнил сейчас и первый ночлег со Стариком, где довелось увидеть всю водительскую братию

…Приехали на стоянку поздно, дожди лили без перебоя, наконец вроде добрались. Егор Степаныч посветил фарами, нашел под деревьями сухое место, поставил «ГАЗ». Из темноты вынырнула шоферская. Митин приметил, что на этой стоянке, в отличие от магаданской, чаепития на улице не водилось. Была комнатушка с печуркой, посреди стоял плотный, грубо сколоченный стол со скамьями вокруг. Множество голосов висело в пелене дыма, сквозь который невозможно было разглядеть их обладателей; тускло подмигивающая керосиновая лампа неожиданно высвечивала чью-то руку, бороду, склоненный на руки затылок спящего прямо за столом.

При появлении Старика все разом загалдели, посыпались грубые шуточки.

— А-а, Егор Степанович! Что-то вы поздненько прибежали.

— Небось в Деревцове вдовушка пригрела, ха… ха… Да как узнала Егоркино хозяйство, на ночь глядя и выгнала. Ха-ха…

Все загоготали.

— Мы без тебя, Степаныч, все выдули, съели — ничего не осталось. Вишь, и парня откедова-то выудил.

— Да вы, братцы, — громче других загоготал огромный детина, — не очень-то его поддевайте, побьет он вас, ой побьет!

Старик улыбался добродушно, не спеша устраивался. Место им с Митиным сразу же выгадали.

— Ох, сукины вы дети! — хмыкнул он. — Я на вас на всех болт положил. Ясно?

— Уж как не ясно. Яснее ясного…

И все угомонились. Степаныч вынул из сапога сало в тряпке, пиршество пошло по новому кругу. Нашлась картошка печеная, полная шапка огурцов, потом откуда-то выплыли из дыма на стол консервы, рыбец, сыр.