Страница 13 из 21
Конечно, налоги и недоимки – это всегда неприятно, но важно другое: на окраине русских земель появляется государство с городом, где ислам является верой уже не захватчиков и грабителей, а друзей государя. Пусть еще не добрых соседей (их религия, язык и традиции сильно отличались от русских), но стратегических союзников.
Да, скорее всего, отношения князя Василия II и Касима складывались именно союзнические, как у Москвы с Крымом времен Ивана III. С другой стороны, для русских Касим так и не стал ханом, и в документах упоминался «салтаном» – царевичем, как и его наследник Даньяр. В чем разница? Хан – это высшая власть, над ханом только Аллах. Царевич – иное дело, царевич служит великому князю. Князь может привечать царевича, называть его братом, сажать рядом за столом, но в любой момент князь может приказать царевичу выдвинуться в поход и вступить в бой с врагами, будь то Литва, мятежные русские князья или враждебные татары.
Неизвестно, бывал ли Василий II в городе Касима, но самого салтана принимал в Кремле, сажая подле себя. Огромная по тем временам честь!
Новый город Касима получил название Ханкерман (Хан-Керман, Ханкерман) – ханский город. Название более чем вызывающее! А для поддержания амбиций нужно надежное и сильное войско, ведь с прибытием на Оку союзных татар Касима укреплялась Большая узда – сеть русских оборонительных укреплений по Оке. И потянулись из степи в мещерский город татары: целыми родами – юртами, малыми станами, парами и поодиночке…
Сказ 2. За новой жизнью
Год 1455 от Р. Х. или 859 год от Хиджры.
Двое в степи
Плохо стало в степи, голодно. И коням, и людям, и степным волкам, и воронам. Великая сушь пришла в степь, а еще хитрые урусы пожгли ее, чтобы оградиться от степных набегов. Вот и выгорела степь, обезлюдела, и зверь ушел, и всякая живность.
Не привык ворон Хасан спать на пустой желудок, да не первый день голодал, все летал над засыпанной пеплом степью, все искал. Хоть бы мышь какая… Но нет, не видно, только серый пепел да белые кости, обгрызенные диким зверьем. И зачем только послушал Хасан старых воронов, утверждавших, что в степи всегда падали в достатке? Пусть сами падаль едят!
И совсем Хасан отчаялся, когда начало темнеть. Ведь сегодня еще резко, совсем не по-весеннему поменялась погода, будто зима решила вернуться: задул пронизывающий северный ветер, и похолодало так, что на молодую траву выпал иней.
Хасан давно почувствовал, что слабеет. А слабый ворон – мертвый ворон. Все труднее дается полет, все чаще приходится выдергивать свой ум из вязкого оцепенения… «Похоже, я стану единственной падалью в этой степи», – обреченно подумал Хасан, из последних сил стараясь не снижаться.
Но что это?.. Вдруг потянуло дымком… Блеснул вдали огонек… Костер? Если костер, значит стойбище, люди, есть надежда поживиться. Точно, костер! Ворон радостно каркнул и свернул на огонек.
Это оказалось совсем маленькое стойбище: всего один двуногий и лошадь на небольшом островке, уцелевшем от огня. Низкорослая лошадка трясла гривой, рыла копытом, силясь раскопать молодую поросль под пеплом, нанесенным ветром. У костра сидел одноглазый казак, сыпал на холстину муку, добавлял в нее воды из тыквы и бараньего курдючного жира, месил. Потом разгреб угли и пристроил над ними две лепешки, дожидаясь, пока подрумянятся, достал из седельной сумы кусок вяленой конины – балык, налил в глиняную чашу кислого кобыльего молока – кумыса.
Хасан тяжело приземлился в полутьме сумерек, едва устоял на одеревеневших ногах. Совсем плох… Слабый и голодный ворон немного подождал, надеясь порыться в объедках, когда двуногий заснет. Но тот спать не собирался. Не в силах бороться с голодом, Хасан вышел к огню. Будь что будет! Он широко разинул клюв, показывая, насколько голоден.
«Хаш, хаш, хаш!» – выпрашивал ворон, однако близко подходить не спешил – двуногие бывают опасны, а улететь сил уже и не было.
Но казак неожиданно обрадовался говорливому ворону, на чумазом от пепла лице расплылась широкая улыбка. Взял нож, отрезал от балыка, кинул птице. Хасан съел, подошел ближе, склонил голову набок. А казак угостил еще и начал рассказывать, что этот балык готовила его жена Фарида, красавица и умелица, да умерла от мора. Аллах покарал. За что? Казак не знал, чем прогневил всевышнего. И дети тоже умерли. И юрт их почти весь вымер. А сам он жив остался, потому что на дальнем пастбище был. Возвратился в стойбище, а там все мертвые и больные. Жена на его руках умерла. А он ее из хорошей семьи взял, калыма трех коней за нее отдал да баранов три десятка. И юрта у него была – чистый войлок! А зовут его Ибрагим, так мулла назвал в честь ветхозаветного пророка Абрахама! Давно Абрахам жил. Еще до пророка Мухаммеда, благословит его Аллах. Мулла обещал, что это имя принесет счастье. И хорошо сначала все было. Жена, дети, стадо. Но потом карача Кыпчак, верный раб хана Седи-Ахмата, позвал в набег на урусов, и тоже как все ладно складывалось поначалу! Хорошую добычу взяли, серебра звонкого, полон большой. А потом на реке Пахре побил их салтан Касим, брат Ибрагима там и погиб. А ему самому стрела на излете в глаз попала. Чиркнула сверху вниз – и нет глаза! Если бы прямо попала, сгинул бы и он. Но Фарида его и одноглазого любила. Хорошая была жена, домовитая, готовила вкусно, пела красиво. Фарида, Фарида, почему она ушла?.. И ведь как ей шло имя – воистину редкостная была женщина. А дети – сын Али да дочка Фатима такие смышленые… Дочка на мать похожа, красавица, а сын – вылитый Ибрагим. Но умерли, ведь на все воля Аллаха.
Казак все говорил, говорил, не замечая слез, катившихся по седым от пепла щекам. За разговором чуть не упустил стряпню. Снял с углей румяные, чуть подгоревшие лепешки, разломил одну, кинул кусок ворону. Хасан угощение принял и подошел совсем близко, чувствуя, как отогревается. Понял, казаку надо просто выговориться. А тот продолжал рассказывать, как надел рукавицы из толстой кожи, как натянул на голову мешок с дыркой для глаза и похоронил свою семью. Жену, детей, отца с бабкой, братьев, племянников. Взмок весь в том мешке. Юрты сжег: нельзя юрты, где мор был, на земле оставлять. От них опять мор пойдет. А стадо почти все волки погрызли. Некому было охранять. Что осталось – собрал и шурину продал совсем дешево. И вот едет теперь казак в Хан-Керман на реке Эве к салтану Касиму за новой жизнью. Вся степь о салтане Касиме говорит как о великом воине! Он самому хакану урусов Василию ближний друг, почти как брат! Каждому татарину службу дает, никому не отказывает.
Давно прогорел костер, нечего больше подбрасывать в огонь. Сытый казак клевал носом, но продолжал бормотать, как славно он будет жить в Хан-Кермане и служить салтану Касиму. И пусть ворон не смотрит, что казак на вид мал ростом и тщедушен. Ибрагим смел и отважен! А после хорошего похода, если возьмет его Касим себе в войско, будет копить на калым, снова женится, дом заведет, детей. Продолжится славный род…
– А что, ворон, как думаешь, возьмет меня, одноглазого, салтан Касим на службу? – спросил казак, широко зевая и накрываясь потником.
– Ка-а-а-ар, – заверил Хасан, дескать, возьмет, не сомневайся…
Утром казак долго молился, обращаясь в сторону, где по его понятиям находился священный город Мекка, славил Аллаха милостивого и всемогущего. Закончив, доел лепешку, щедро поделившись с вороном, выпил остатки кумыса, взобрался на лошадку и неспешным шагом двинулся по выгоревшей степи.
Хасан долго глядел ему вслед. В памяти снова всплыла та старая сосна над небольшим городком. И лес, его лес. Хасан вдруг решил, что ему пора домой, ничего хорошего в этой степи нет – зря вороны болтали. Поднялся в небо, сделал круг над всадником, громко каркнул, поблагодарив за ужин – да что там ужин, за спасение! – и быстро полетел на север, к своему городу.