Страница 8 из 14
Одно хорошо – крышу овина отец починил на совесть. Времени у него было навалом.
Ореховый прут с треском лопнул. Острый конец воткнулся мне в ногу, пропоров её чуть не до кости. Я взвыл и отшвырнул корзину в сторону.
Да к чёрту! Они там будут развлекаться, а я тут мучайся? Ну, уж нет! Сегодня воскресенье, а в воскресенье людям положено ходить в церковь и на ярмарку. То есть, сплетничать, отдыхать и веселиться.
К тому же, попробуйте сплести корзину одной рукой. Я как мог, помогал себе локтями, коленями и даже зубами – но корзина всё равно выходила кособокая.
Я вскочил с чурбака и пнул корзину так, что она отлетела в угол. В голове у меня созрел план, простой и безотказный, как топор. Почему бы не раздобыть корзину на ярмарке?
А папаша мне в этом как раз и поможет. Это будет справедливо – только идиот мог усадить однорукого за плетение корзины.
Я взял с верстака обломок старой пилы, просунул его в щель между дверью и косяком. Приподнял засов из проушин и вышел наружу. Хорошо, что папаша не догадался заколотить дверь гвоздями – с него сталось бы!
Заглянул в сарай и пошарил рукой за бочонком. Увы, там ничего не было.
Несколько секунд я прикидывал, куда папаша подевал свои драгоценные бутылки. Выпить всё он не мог, значит – перепрятал. Да чёрт побери, он мог засунуть их, куда угодно от чердака до сортира! Ферма большая – ищи, пока улитка на горе не свистнет.
Дело осложнялось – теперь выменять корзину было не на что. Ну, и чёрт с ним! Корзину я всё равно раздобуду, хоть украду. Или прикинусь калекой и буду петь жалобные песни на всю ярмарку. То-то папаше стыдно станет!
Я толкнул калитку, и она распахнулась с жалобным скрипом.
***
Кривыми переулками я добрался до церковной площади. Так-то ничего необычного не было в том, что я иду на ярмарку. Но встретишь кого – начнутся расспросы: где родители, все ли здоровы, да как ваша свинья опоросилась.
Посёлок-то у нас небольшой. Все друг друга знают. А уж поговорить любят – страсть! Оно и понятно – если всю неделю ходишь за козами и свиньями, так любому человеку обрадуешься. Со свиньёй-то особо не поговоришь. Вот и отводят душу в церкви, да на ярмарке.
А оно мне надо? Мне бы раздобыть корзину, да поскорее назад, в столярку, пока папаша не заметил. Уж сегодня точно не стоило его злить – ведь они только-только поладили с Интеном. Глядишь, вернётся папаша с ярмарки, выпьет рюмку за обедом, да и подобреет. А тут я с готовой корзиной. Надо только рожу пожалобнее сделать.
Так что пробирался я огородами и вышел на площадь позади церкви. Здесь в тени деревьев стояло множество повозок, застеленных сеном. На них привозили товар из других посёлков и с дальних хуторов.
Ясное дело, в каждом посёлке – своя ярмарка. Но ведь не все люди – домоседы. Есть и неугомонные путешественники, бродяжья кровь. Такому в радость прокатиться в воскресный день, других посмотреть и себя показать. Да и товар можно обменять куда выгоднее. Вот и везут с морского берега копчёную и вяленую рыбу, из лесной глуши – тягучий жёлтый мёд и тёплые меха.
Из дома выезжают с ночи, ещё затемно. Благо, дорога знакомая – заплутать негде. Лошадь бежит ходкой рысью, неугомонный торговец трясётся в телеге, натолкав под бока побольше мягкого сена. Нехитрые товары заботливо укрыты грубым полотном от дождя и солнца.
Перед тем, как расставить прилавок, путешественник непременно зайдёт в церковь, попросит у Создателя удачи в торговом деле.
Возвращаются далеко за полдень, не торопясь, довольные торговлей. Никто не погоняет лошадь – плетись себе, как знаешь. Пьяненький хозяин лениво лежит на похудевшем ворохе сена, дремлет, или подсчитывает прибыли и убытки.
А добравшись до дома, всю неделю пересказывает односельчанам новости и сплетни, да готовится к следующей поездке.
Ярмарка была в разгаре. Заливисто ржали лошади, недовольно хрюкали толстенные розовые свиньи, фермеры торговались и спорили, зачастую переходя на крик. Довольные фермерские дочки примеряли новые платья. Под ногами, визжа и хрустя леденцами, сновали хохочущие детишки.
Я покрутил головой – папаши нигде не было видно. Наверное, мама повела его в ряды с одеждой – она собиралась купить отцу новые штаны. На старых брюках уже места не было без заплат, но папаша всё жалел их выбросить.
Ну, и слава Создателю! Сгорбившись, я нырнул в толчею под ярмарочными навесами.
Чего тут только не было! Домотканая одежда, глиняные горшки, стальные ножи, свечи, душистый дикий мёд в дербневых кадках, стеклянная и деревянная посуда, конская упряжь – всё было навалено на дощатых прилавках. В отдельном ряду висели свиные и козьи туши. Здоровые мужики огромными тесаками рубили мясо на куски. Молодое вино бродило в огромных пузатых кувшинах. Вино постарше стояло в глиняных бутылях, запечатанных пчелиным воском. На каждом шагу попадались продавцы жареных сладких рожков, свистулек и хрустящей кукурузы.
Посреди площади маленькая девчушка в пёстром сарафане пела жалостливую песню. Седой слепой старик подыгрывал ей на губной гармошке. Голосок у девчушки был тоненький, но чистый. И пела она так, что слеза прошибала.
Я уже видел девчушку и старика на прошлой ярмарке. Они приезжали откуда-то с побережья. Там у них был дом, да сгорел. Родители девочки погибли в огне, и она осталась вдвоём с дедом. Конечно, бедствовать на Местрии никому не дадут – не такие у нас порядки. Всегда найдутся родственники, друзья, да и просто добрые люди, которые не попрекнут куском хлеба. А если можешь делать что-то – да вот хоть бы песни петь – так точно не пропадёшь. Ведь песня – тоже хлеб, только для души. У нас это понимают.
Я и сам не заметил, как оказался в первом ряду. Люди вокруг меня одобрительно шумели и хлопали. Старику и девочке несли лепёшки, фрукты. Полная улыбчивая женщина накинула на плечи девчушки красивый вязаный платок.
И тут я увидел Лину. Она стояла напротив и внимательно глядела на меня. Хуже того! Рядом с Линой я заметил маму и папашу! Я тут же шмыгнул в толпу и заработал локтями изо всех сил.
Корзины продавали в восточном углу площади. Добравшись туда, я с облегчением вздохнул. Вряд ли отец сюда забредёт – зачем ему покупать корзины, если можно бесплатно усадить за работу меня?
Приезжие продавцы меня не устраивали – мне было нечего им предложить. Нужен был кто-то из нашего посёлка, кто хорошо знал бы отца. И обязательно мужчина.
Тут я увидел папашу Брэндона. Он сидел под навесом, важно покуривая самокрутку из виноградных листьев. Перед ним были разложены связки выделанных шкур. Рядом стояла парочка корзин. Они были кривоватые – видать, младшие Брэндоны делали. Но мне выбирать не приходилось.
Я с независимым видом подошёл к его прилавку. Погладил мягкий тёплый мех, пощупал мездру шкурок. И сказал:
– Я, пожалуй, куплю корзину.
Брэндон ухмыльнулся.
– А что ты можешь предложить взамен?
Я помолчал, улыбаясь, пока в нём разгоралось любопытство. А потом наклонился поближе к Брэндону:
– Я расскажу вам рецепт папашиной настойки.
***
Я еле успел вернуться в столярку и аккуратно запереть за собой дверь. Плюхнулся на чурбак, сделал грустное лицо и поправлял у корзины ручку, когда семья, наконец, вернулась. Впереди шла мать под руку с дородным пастором Свеном. Они о чём-то добродушно беседовали. Пастор внимательно слушал маму, и я почувствовал, как на душе скребут мышехвосты.
За ними папаша тащил покупки. Он был трезвый и потому хмурый. Ну, понятно. Если приглашаешь пастора к обеду – изволь выглядеть прилично. Хотя, как по мне, для обеда было рановато.
Увидев меня, отец грозно насупился и отвернул нос в сторону, всем видом показывая, как он мной недоволен. А мне-то что? Не хочет глядеть – и не надо! Ещё и пастора привёл – не иначе, как учить меня уму-разуму.