Страница 47 из 49
– Как ты сказала птицу зовут?
– Соловейка.
– Кто её так назвал?
– Да не знаю. Само как-то.
Так вот, все хотят тебя видеть. Ванечка же охрану выставил, никто кроме меня и врачей входить не может.
У нас с ним тайна есть. Медсестра как войдёт, так колечко с тебя снимает, говорит– не положено. Ванечка как придёт, надевает.
– Мама, не говори мне про него.
– Маша..
– Не начинай, – Маша остановила мать,: – ты ничего не знаешь.
– Чего же я не знаю такого, что знаешь ты, доченька.
Вот, послушай историю.
За два месяца до победы у моей бабушки родилась двойня. Моя мать и мой дядька Коля. Кругом разруха, март, холод, голод жуткий. К тому времени дед мой, которого потом корова забодала, с войны уже вернулся.
Комиссованным, без ноги , с костылём. Хоть и калека, а всё мужик. Так вот, на селе тогда лазарет на втором этаже единственного сохранившегося здания был. Там двойня и родилась у деда с бабушкой.
Ждёт баб Таня когда дед придёт, порадуется, поддержит её. А его всё нет и нет. Подумала баб Таня, что он про двойню узнал и бросил её. Как в разруху то двоих младенцев поднимать.
Решила бабушка Таня с окна выброситься, боялась, что сама не сможет. Как детей кормить, сама то последний месяц вместо еды всё махорку курила. Нянечки еле оттащили от окна, истерика у неё была жуткая.
А дед, между прочим, в соседней палате лежал. Он когда от радости скакал к ней на одной ноге на второй этаж, упал и вторую ногу сломал. Бабушке сказать боялись, чтоб молоко не пропало.
За неё переживали: вроде мужик был полуинвалид, а теперь совсем обездвиженный. Да ещё двойня на руках.
Мама Маши молчала.
– Ну, и зачем мне эта история? – Маша злилась. Она вообще терпеть не могла все эти сельские побасенки:
– Меньше бы пил, глядишь, не свалился бы с лестницы,– добавило зло, непримиримо.
– Деда не суди. Откуда знаешь, чего он там на войне насмотрелся.–
Мама Маши уже не плакала.
– Людям надо верить Маша. Дай шанс своей судьбе.
– Что это значит?
Мать встала, открыла дверь. В дверном проёме спиной к Маше стояла фигура в чёрном костюме. Охранник застыл каменной глыбой, глядя прямо перед собой. Он как будто рассматривал стену напротив, по которой размажет любого, кто попытается переступить порог палаты.
Из-за его плеча высунулось лицо Зинаиды Петровны…
– Маша, простите меня.– её голос звучал ровно, без эмоций. Слова, которые она сказала после были как гром среди ясного неба. Маша от неожиданности даже попробовала приподняться, не ослышалась ли.
– То, что вы увидели в кабинете у сына, это я устроила. Наняла девушку артистку, чтоб она развела вас на ревность. Это была провокация. Я хотела чтоб вы исчезли из жизни сына. Простите.
– Засунь себе свой "сорян" в ж..– это первое, что хотелось Маше крикнуть ей в ответ. Странно, она нашла в себе силы сказать вслух:
– Прощаю. Но никогда не забуду. И, сделайте одолжение, исчезните с глаз моих.
Лицо женщины исчезло. Охранник, красивый мужик, рослый, мощный как танк, повернулся вполоборота, закрыл дверь в палату, оставив Машу с мамой в тишине.
Глава 40
Маша сцепила пальцы. Ей захотелось рычать, биться, грызть подушку. Та тварь только что выдавила из себя "простите" и всё?!
Маша перенесла такой кошмар, она чуть не умерла. Мог пострадать её ребёнок. Машу бесило всепрощенчество её собственной матери. Почему её мать не перегрызла за свою дочку горло обидчице!
С Машей случилась истерика. Девушка кричала, рвалась куда-то. Закашлялась, её просто сотрясало. Прибежали медсёстры, что-то вкололи. Примчался врач.
Маша издалека всё слышала, понимала, что ей говорят. Отвечала. Постепенно голоса уходили, она проваливалась в мягкую полудрёму. Уснула.
Проснулась через час в отличном настроении.
" Нифигашечки! Я успела побывать на своей смерти, на своей казни и получить "прости" от главного врага. Сюр какой то. Интересно, какая ещё фигня до меня не долетела" – Маша тихонько хмыкнула.
Мать прижалась губами к ладошке Маши.
– Что болит, доченька?
– Нет, ничего. Только спать хочется. Я спать боюсь, мама. Вдруг снова провалюсь туда, откуда еле выкарабкалась.
Туда, где ей приходилось сражаться за счастье увидеть Ивана вновь…
А Иван с утра нацеловав свою красавицу, выехал из больницы по делам. Хоть штурвал его бизнеса был в надёжных руках заместителей, но без капитана на корабле никак.
Позвонил Алексеич. Предупредил, что мать Ивана в больнице. Чтоб Иван не волновался, все на своих местах.
Иван знал, что мать следит за каждым его шагом. Но и он не оставлял наблюдения за ней. Знал, что вчера она долго беседовала с тётей Дашей. Сегодня-то чего ей понадобилось.
Наверняка уже прознала, что Иван меняет фамилию на отцовскую. В своё время, в шестнадцать, он получал паспорт на фамилию матери.
Давно уже надо было сделать этот шаг, стать Трофимовым. Скоро свадьба, малыш родится, всё как раз успеет. Его семья будет Трофимовы.
Да, юристам предстоит немало возни с документами.
Иван знал, что сегодня Маша проснётся, торопился встретиться с ней.
Позвонил Игнат.
– Ваша мать просит прощения.
– У кого, у тебя? – Иван даже не понял, что происходит.
– Маша проснулась. Она у Маши просит.
– Кто пустил? – зарычал Иван.
– Никто не пускал. Она из коридора кричит. Нам слышно, поэтому Вам звоню.
– Как Маша?
– Не видел, но голос слышал. Разговаривает. Про птичку спрашивала.
– Да ты что!
Сказать, что Иван спешил – ничего не сказать.
Мчался от стоянки, не дожидаясь лифта скакал зайцем по ступенькам. Краем глаза видел мать. Она поднялась было ему на встречу. Увидев его лицо отступила.
Он на цыпочках подошёл к закрытой двери палаты.
– Как она?
– Спит, устала, наверное.– Лена пожала локоть Ивана.
Давай уже, пусти нас, мы тоже скучаем, хотим увидеть красотку.
Иван аккуратно приоткрыл дверь.
Увидел Машу. Утром она была совсем другая. Бледная, неживая. А сейчас порозовела. Поза другая. Теперь она просто спит.
Маша плавно то провалилась в сладкую дрёму, то так же выплывала. Ей было удобно лежать. Она, наконец, была спокойна за будущее своего ребёнка.
Её затопило волнение, нежность к тому мальчику из её путешествия по другому миру. В ней зрела уверенность, что с ним, с Соловейкой, всё хорошо. Теперь он там, где ему самое место, у неё под сердцем. А когда родится, никто на свете не будет любить его больше, чем она, его мама. По телу разливалось тепло, оно обволакивало, успокаивало.
Упругий щелчок двери выплеснул её из убаюкивающих волн.
Она увидела всё сразу: его классический пиджак, белую футболку, джинсы, бритый квадратный подбородок, глаза с прищуром. Маша не выдержала этого счастья. Закрыла лицо ладошками, слёзы текли рекой, она рыдала. Иван. Её Ваня.