Право на любовь

Чиркаю зажигалкой и втягиваю в лёгкие дым. Кайффф… Кайф утреней тишины. Домочадцы ещё спят. Это я ранняя пташка, нет, скорее, сова. Спать не ложилась. Только пришла из клуба. Всю ночь так танцевала, что ног не чувствую. Вытягиваю их до приятной ломоты в мышцах, медленно сбрасывая туфли. Это ещё больший кайф, когда твои ступни могут пошевелить пальцами, и никотин негой расползается по телу. Я почти впадаю в Нирвану, как слышу голос матери. Сто пудов несётся ко мне со всех копыт. Она и раньше истеричкой была, а теперь и вовсе раздражается по любому поводу.

Так что, сделав ещё одну затяжку, мысленно готовлю себя к очередному скандалу. Я же, бля, провинилась! Опять не ночевала дома, а ещё курю и пью. А, забыла! С мужиками тоже сплю. Правда, это под настроение. Вчера его, кстати, не было.

— Рита, ты куришь⁈ — вопит она, врываясь на веранду.

Вот прям не знала? Сколько раз я приходила домой вся окутанная табачным амбре, а мама, принюхиваясь, делала вид что не замечает этого. Наверное, сама себе это объясняла, что надышали на доченьку. А перегар? Так это тоже… Ну, с Алехандро целовалась, а он пиво пил. Только мамин фаворит в зятья не пьёт и по клубам не шатается. Он животинку лечит. Скучный, в общем, парнишка. И у меня с ним уже месяца два как тайм-аут. Бросить не бросила, но и встречаться с Айболитом больше не тянет.

Итак, мама кричит, прикрывая ладонью рот. Снова замутило. И в этот раз причина: запах дыма. То бишь, виновата опять Я.

— Курю, — спокойно отвечаю я и демонстративно делаю ещё одну затяжку.

Мама зеленеет, резко отворачивается, пока рвотный рефлекс делает своё дело, оставляя её скудный завтрак на веранде. Сама бы присоединилась, но за восемь месяцев привыкла к таким приступам. Поэтому выдохнула и посмотрела на скорчившуюся в спазмах мать. А её всё выворачивает и выворачивает. И прям по нарастающей.

Не выдерживаю и, потушив сигарету об стол, иду на кухню за водой.

— Мам, попей. Легче станет, — вернувшись на веранду, пихаю ей стакан.

— Нет, не станет, — задыхаясь, говорит она. — Пока не рожу, не станет. С тобой так же было. Далась ты мне, и этот дастся.

По интонации понимаю, что сказано не в обиду мне, а так, для уточнения. Но всё равно становится как-то не по себе. Извелась мама за эти восемь месяцев. Сердце сжимается, когда её вот такой разбитой вижу.

— И всё равно попей, — настойчивее пихаю стакан.

Она уже не сопротивляется. Взяв у меня из рук стакан, делает несколько маленьких глотков и снова блевать.

— Мам, может, кесарево сейчас сделать? Всё лучше, чем вот так ещё один месяц мучиться?

Спрашиваю, а сама уже заранее знаю её ответ. Откажется. У матери какое-то патологическое стремление к самоистязанию. Сначала с отцом страдала, теперь с беременностями этими изводит себя. И всё из-за какой-то безумной любви к вчерашнему студенту!

Бля, какой на фиг любви? Была бы это любовь, то Олег любя запретил бы ей так себя мучить. Но нет же! Рожай, родная! Рожай! Это твой выбор! А я тебя поддержу, только отъеду на месяц другой в экспедицию. А ты здесь не скучай!

Какое скучай? Мама с этим токсикозом уже забыла когда в последний раз жрала нормально, да спала сладко!

Вот что бесит меня в отчиме, так это его бесхребетность и полное подчинение жене. У них какая-то странная семья. Олег вроде и принимает какие-то решения, но только после одобрения властной супруги. А маму заносит и порой заносит так, что краёв не видит. Как и с этой беременностью. Захотела Олеженьке наследника родить. Вот и родит. И не важно, что врачи были категорически против. Но мама на причинном месте вертела всех дипломированных специалистов. Сказала: «Хочу и буду!», а Олежа покорно поддержал очередную мамину блажь. Теперь вот блюёт, подыхает, но не признает, что очередная беременность в её возрасте явный перебор. И, быть может, роковая ошибка, мать твою! Ещё неизвестно как всё сложится.

— Нет, я дохожу как положено! Я не старая, как ты думаешь! — срывается она на мне и выпрямляет спину. Только новый желудочный спазм возвращает её обратно в позицию раком.

— Нет, мам, ты не старая! Ты глупая! — уже психую я и, схватив сумочку со стола, прежде чем уйти, со злостью цежу сквозь зубы. — И блевотину свою убирай сама! Достало уже с тряпкой бегать!

В доли секунды срываюсь с места, но вовремя торможу. В дверях стоит Мирочка. Сестрёнка бережно прижимает к себе поскуливающего Булю (нашего чихуашку) и нервно подёргивает подбородком, готовая вот-вот заплакать. Бедненькая тоже переживает за маму, а тут я ещё воплю ни свет ни заря и нехотя пугаю её.

— Мамочке опять плохо? — пищит Мира и слёзки потоком накатились на глазки.

— Нет, что ты, милая, — присев на корточки, успокаиваю и сестрёнку, и скулящего пёсика. — Маме скоро станет лучше. Просто маме что-то не пошло.

— Как Буле, когда он объедается? — поглаживая пухленькой ладошкой собачку, спрашивает немного притихшая Мирочка.

— Да, как Буле.

Наш пёс страдает обжорством, отрыгивая излишки пищи, а я потом за ним убираю. Вот прям везёт мне!

— Мира, солнышко, иди ко мне.

Отдышавшись, подала голос измученная мать. Но вместо младшей дочери на её зов пришла я. Обнимаю маму за плечи и осторожно прижимаю к себе. Мы так редко говорим друг другу о своих чувствах и переживаниях, что порой проявляя их, шарахаемся, словно в испуге. И мать не стала исключением, вздрагивая от моих прикосновений. Наверное, такие нежности между нами были лет сто назад. И, смутно что-то припоминая, заставляю свой мозг собрать воедино яркие пазлы счастливого детства. Да… тогда я ещё на горшок ходила, а мама целовала меня, называя умницей. Тогда ей было не важно, что я порезала ненавистное мне платье, порвала Славкину раскраску с человеком-пауком, и вылила кисель папе в портфель. Я была маминой девочкой. Любимой маминой девочкой. И пусть эта девочка давно уже выросла, но всё ещё нужна своей мамочке. Особенно сейчас, когда мама так беспомощна в своём теперешнем положении.

— Мам, не надо ребёнку на это смотреть, — кивнула я на грязный пол. — Иди лучше в дом, а я уберу. Ладно, мам?

— Я люблю тебя, Рита. Очень люблю, — сказала устало мама.

— Знаю, — улыбнулась я в ответ, разжимая свои объятья.

И она, прогнув неестественно спину, шатаясь из стороны в сторону, побрела в дом. А я ещё с минуту смотрела как она идёт и шёпотом проклинала Олега. Вот зачем такие жертвы⁈ Неужели здоровье любимой женщины ничто перед желанием иметь сына? Она ведь совсем сдала за эти восемь месяцев. Как же страшно наблюдать, как родная мать с каждым днем тает, словно снежная баба. Если так пойдет дальше, то от некогда цветущей женщины останется только тень, и та только на фотографиях.

— Сволочь ты, Олег! — хрипела во мне тихая злость. — Вот где твоя задница, когда ты ей нужен? Где? Ты, тварь, поехал встречать своего грёбаного друга! А потом сольёшься на яхте в закат к своим очередным морским гнилушкам!

Но долго проклинать отчима сомнительное удовольствие. Не дай бог, что с ним случится и мама ещё быстрее себя изведет, да и веранду надо было всё-таки помыть. Гостя же дорогого ждём из Беларуси.

Шумно вздохнув и метнувшись за ведерком с тряпочкой, я в сотый раз примерила на себя шкуру Золушки. Ну кому ещё, как не мне, содержать в чистоте этот дурдом? Мама временно сошла с дистанции.

*Блакитных — голубых

*Flecha de medianoche — Полуночная стрела

ГЛАВА 2

— Рита, ну поговори с братом, — ноет в трубку Мегги. — Пожалуйста, Рита. Я же люблю его, а он…

И снова всхлипы, резко переходящие в противнейшей вой.

Магдалена Санчес моя подруга здесь и очередная влюбленная дурочка в Славу. Вот как ей объяснить, что моему брату на неё плевать с высокой колокольни? Не любит Слава её и вряд ли когда-нибудь полюбит. К женщинам мой брат хоть и относится с галантностью джентльмена, но использует исключительно по их первостепенному назначению. То есть просто трахает. И всё. А чего ещё они хотели? Любви, как в лядских романчиках? О, нет! Это не про Славика. Мой братишка типичный представитель ласковых подонков из разряда «поматросил и бросил». Слезливая подружка не первая и далеко не последняя в сомнительном списке интимных побед Вячеслава Верещагина.