Страница 20 из 22
– Как были в исподнем, так и закопали, – разводил руками болгарин. – В чем привезли.
– Где хозяин арбы?
– Уехал в хозяйское имение, зачем – не знаю, когда вернется – не ведаю.
Болгары бабок старых натравили, те криком кричать стали и клюками своими трясти, мол, изверги, святотатцы, прочь изыдите, не гневайте Бога.
Черкесам, конечно, крики эти совсем не важны, но зацепиться не за что. Покрутились, повертелись на беспокойных конях. И пришлось горцам несолоно хлебавши к своим возвращаться.
Могут вернуться с подкреплением и раскопать могилы, такая мысль у меня была. Только это к нам не приведет. Да и с селян будет уже спрос не тот.
Вообще в этих краях, что здесь, что в Валахии, Сербии, Македонии, народ так натерпелся от турок, что опасаться выдачи не стоило. Под пытками, конечно, признаются, кто бы не признался? Но оснований для истязаний не имелось, да и властям турецким черкесы вряд ли о золоте поведают. Такие тайны хранят до гроба, молчат, не желая ни с кем делиться. Пусть, если отроют, тогда с турками разбираются, откуда взялись два трупа, кто раздевал, кто монеты прибрал.
Да и кроме поисков моего тела у них какие-то обязанности есть: службу нести, дрова колоть, кашеварить, да мало ли еще чего? Всегда что-то заглушит первостепенную задачу. На это и надеялся, что греха таить.
И у меня задача тоже есть: затаиться на время, ну и графа на ноги поставить, а там – вместе к своим пробраться.
Знахарка пришла сразу, как только Иван впал в беспамятство, увяз в трясине бреда, и стало понятно, что назад сам не выберется. Болгары-крестьяне, ожидая визита травницы, всячески давали понять, как Росица их хороша в своем деле и какой авторитет имеет в ближайшей округе. Успокаивали, трясли чубами, уверяя, что все обойдется и визит к лекарю не понадобится. На душе скреблись кошки, запуская остренькие коготки поглубже: что ж ты, Ваня, слег в то время, когда уходить надо. Ведь здесь мы на положении кур, которые перестали нестись, и где появление хозяина с топором – вопрос времени.
Болгары не обманули.
Знахарка оказалась чудо как хороша.
Ожидал увидеть каргу скрюченную, а тут пава в расшитом зипуне[38], в расстегнутом вороте виден край накрахмаленной сорочки в красной оторочке. Лицом бела. Свежа, пахнет морозом. Глазищами зыркает, хмурит брови – всем цену устанавливает. Взгляд на мне задержался. Крестьяне заробели, зажурились, поникли как-то сразу, растворяясь в тени, а я, наоборот, ожил. Интерес к жизни даже какой-то вернулся. Подкрутил машинально усы, пока ведунья ходила по углам да пучки травы жгла. Неспешно Ивана раздели, срезая одежду. Обмыла теплой водой. Долго рану смотрела, трогала, принюхивалась – тонкие ноздри трепетали, то ли нервничала, принимая решение, то ли волновалась, когда говорила невнятно, почти не разжимая рта. Смысл четко дошел до меня, потому что примерно соответствовал тому, что я думал: в теле чужое мертвое. Принесла с собой пуля волокна материи, теперь худо поручику. Без лекаря, видно, не справимся. Только травница не сдавалась.
Раны поручика промыла, мазь уже свою наложила.
Голову Ивана положила себе на колени, стала ладонями водить над фиолетовой шишкой и молитву шептать. Через время поручик затих, задышал ровно. Пристроив примочку на голову, ведьма встала, посмотрела на меня. Вздохнула, на что-то решаясь. Поманила к себе пальцем, велела сесть рядом, место указывая. Я послушно опустился возле соломенной постели Ивана, стараясь смотреть на травницу без тайных помыслов.
Не получилось.
Взгляды наши встретились. Как будто лошадь лягнула в грудь копытом.
Дух перехватило, голова закружилась, внизу живота заныло.
Я смотрел в ее темные бездонные глаза и тонул. Словно попал в водоворот в стремительной Кубани. Что делать, как спастись. Каждый казачонок знает, водовороту нельзя сопротивляться. Не теряй присутствия духа, не сопротивляясь, опускайся на дно, оттолкнись ногами – и вверх, к свету.
Как вынырнуть из этих глаз, да и нужно ли?!
Знахарка покачала головой. Потом улыбнулась.
– Грязный ты очень. Весь коростой покрылся. На черта похож. – Зубы ровные, да белые – уже глаз не отвести.
– На черта? – переспросил я голосом осипшим. – Сговорились вы все, что ли. – Ругнулся в сторону тихо, чтоб женские уши не слышали. Ей же улыбнулся как можно приветливее. Ведунья вернула улыбку с троицей.
– Помыться тебе не мешает. Пусть проводят тебя ко мне к ночи. Воды нагрею, лохань подготовлю, – сказала травница и поднялась, полная достоинства.
– А Ваня как же? Что с другом моим станется? Помогут мази твои? – Забеспокоился я, и сам на графа смотрю, на вытянутое белое тело. Помыться – это хорошо, а как поручик на ноги не встанет, тогда что?
– Утром узнаем, – сказала Росица, собрала свои вещички нехитрые и ушла, тихо притворив дверь в хату.
Забурлила во мне кровь молодецкая. То ли ведунья приворожила, то ли таборная жизнь взяла свое, потаенные мысли зашевелились. Как закончится здесь, а в победе русского оружия я не сомневался, к лету вышибем турок со всей Болгарии, заберу Росицу, молчаливую, ладную. Домой приведу. Казаки часто из дальних походов возвращались с чужеродными невестами. Учили языку, вере христианской, крестили и венчались по православной традиции.
Мама любой мой выбор примет, а вот у батьки наверняка свои планы на старшего сына.
Батька! Младший внук знаменитого атамана Запорожской Сечи Ивана Билого.
Третий человек на Кубано-Черноморской линии. С детства я слышал:
– Учись, сынку, – атаманом будешь.
Здесь я оказался по его воле. Славу для себя и золото для войска добываю.
Наверняка и невесту подходящую батька присмотрел. Вернусь, пошлет свататься. Хотя если вернусь с невестой, сильно противиться не станет. Жена, взятая на шашку, для простых казаков важнее золотых динар, лир или червонцев. А уж про заморскую жену-ведунью слухи быстрее степного пожара разлетятся.
Вечером, когда Красимир, один из дневных попутчиков, вел меня к стоявшей особняком хате Росицы, я втолковывал, как им спастись от черкесов.
– Если что, говорите, что вас в ущелье подозвал турецкий солдат, приказал забрать два русских тела, раздетых до белья. Лица солдата не запомнили, темно было, да и не смотрели на него. Если будете на своем стоять даже под пыткой, не убьют. Уж деток точно не тронут.
В ответ болгарин поведал о Росице.
Бабка ее, знаменитая знахарка, не смогла вылечить главаря шайки башибузуков. Семью вырезали, а малолетнюю Росицу изнасиловали всем отрядом.
Много лет она не разговаривала. Как бабка, лечила крестьян, говорят, лучше ее. Помогала при родах, женских болезнях, еще и гадала.
Мужчин к себе Росица не допускала, да и побаивались ее местные, обходили стороной сельские женихи.
Красимир, показав на хату, сунув в руки чистое исподнее, растворился в темноте.
Дверь хаты открылась, едва я постучал в окошко. Прикрикнув на бесновавшуюся на цепи собаку, пропустила меня внутрь.
В жарко натопленной хате стояло большое парящее корыто.
Показав на него, Росица протарахтела длинную фразу, из которой я не понял ни слова.
– Не спеши, говори медленно, не понимаю. Говори малко побвно. – Я с трудом подбирал слова. Ведунья повторила. Теперь медленнее.
Ага, раздевайся, купайся, она уйдет.
Скинул надавившие чужие сапоги, верхнюю одежду, медленно стал раздеваться. Она стояла и улыбалась. Не отворачивалась и когда остался в исподнем. Стянул через голову рубаху, вопросительно смотрел в ее черные глаза, Росица только бровь подняла.
– Что смотришь?
– Таких грязных не видела. – Но все-таки отвернулась.
Скинув кальсоны, залез в корыто. Вода была слишком горячая, и я заголосил, но не встал, стерпел. Схватив ведро, Росица добавила холодной, вылив остатки мне на голову, чего-то пропела по-своему и зашлась смехом.
– Чуть не сварила, ведьма, теперь веселишься?!
Девка собрала мои вещи и, загадочно улыбаясь, вышла из хаты.
38
Зипун – верхняя одежда у крестьян. Представляет собой кафтан без воротника, изготовленный из грубого самодельного сукна ярких цветов со швами, отделанными контрастными шнурами.