Всполохи на камне

Сажусь рядом с уже лежащим на носилках Петром и замираю. Медик грозно смотрит на меня, но почему-то не выгоняет. Дверь закрывается и мы мчим в больницу.

Самое смешное, что Петровский, похоже, даже не видит меня. Я сижу за каким-то выступом, а человеку, лежащему на носилках видно только потолок и медика рядом.

Рассматриваю ранения этого неугомонного — глаза заплыли, особенно один, щека стесана, как и костяшки пальцев на руках. Смотрю на все это безобразие и не замечаю, как начинаю плакать.

Слезы жгут глаза, явно растворяя краску на ресницах. Я же сегодня при параде, в ресторан собралась. Сходила называется, провела приятно время.

Смахиваю слезы и заставляю себя не плакать, хватит сырости. Смотрю на Петра и сердце вновь сжимается, хочется за руку его взять, чтобы почувствовать, что он живой, теплый.

Медработник скорой измерила давление и больше никаких манипуляций я не заметила. Пётр был в сознании, но ничего не говорил.

Я решила молча ждать прибытия в больницу, хотя не знала даже, куда конкретно нас везут. Спрашивать не решалась, боясь вызвать гнев медиков и пациента, кстати, тоже. И медики, я думаю, проиграют в силе негодования, Пётр в этой дисциплине чемпион.

Минут через пятнадцать мы прибыли в больницу и я первая выскочила из скорой, как только открыли дверь. В приемный покой я зашла вместе с каталкой, на которой везли Петра. Глаза он закрыл, вернее один глаз, другой он открыть не мог, все заплыло.

При ярком свете у меня все сжалось, когда я увидела, что Петровский реально сильно пострадал. И я просто возненавидела Чурова. Как можно так бить человека, друга? Это выше моего понимания. Да, Пётр оскорбил меня, но не инвалида же из него за это делать.

Дежурный врач оказался седым дядечкой лет шестидесяти, неспешным и доброжелательным. Петра осмотрел быстро, дал указания отвезти а рентген, а потом обработать раны, если не будет надобности в операции.

Я успела рассказать, что у Петровского была недавно операция после аварии.

— Вы кем приходитесь этому бойцу без правил? — услышала я закономерный вопрос.

Я замерла, пытаясь сформулировать своё место в жизни бывшего начальника. Врачу нужно понимать, кем я прихожусь пациенту, чтобы решать обычные больничные вопросы, поэтому сказать, что я дочь отца Петровского, но не его сестра, значит ввести врача в сомнения о моем адекватном состоянии. А поэтому, словно разрубая, туго сплетенный узел, уверенно сказала.

— Я его невеста.

Потолок не рухнул и стекла из окон со звоном не выпали от моего вранья. Только раздался удивленный женский возглас за моей спиной, очень, кстати, мне знакомый. Я медленно поворачиваюсь и натыкаюсь на взгляды двух женщин. Один ошеломленный, а второй злобный.

— Здравствуйте, Мария Сергеевна. — веду глазами левее. — Здравствуйте и вам.

46. Лия

Я стою замерев, словно в игре «Море волнуется раз». И фигура у меня не веселая и не морская, а самая что ни на есть испуганная. Фигура «Олень и фары».

Что мне делать, я не знаю, поэтому просто отмираю и начинаю улыбаться. Улыбаться можно в любой ситуации, лишним никогда не будет.

— Здравствуй, Лия, — Мария Сергеевна спешно подходит ближе ко мне, — ты сказала, что невеста Петра? Но как? Когда…

Мария Сергеевна растерянно хлопает, странно заблестевшими глазами, как-то сразу растеряв пыл.

— О чем ты вообще говоришь? — ко мне обращается девушка, которая вошла вместе с матерью Петра. Я узнала её сразу. Это Соня, как я понимаю, уже бывшая девушка Петровского.

— Какая невеста? — громко восклицает она. — Ты временная секретарша! Мария Сергеевна, не слушайте эту сумасшедшую!

Я делаю глубокий вдох, а то как-то воздуха мне стало маловато от этих разговоров. А Соня тем временем делает несколько шагов вперёд, довольно грубо отталкивая меня в сторону. Она смотрит за мою спину и я тоже оборачиваюсь. Вот куда она направилась — к кабинету в кресле ввезли Петра.

Он выглядит, конечно, так, как матери лучше бы не показывать, но теперь уже ничего не поделаешь. Мария Сергеевна с причитаниями подлетает к сыну. Соня тоже пытается пристроиться к нему сбоку от кресла-каталки, воркуя о том, как она волновалась

Мне хорошо видно лицо Петра, он просто в шоке от суеты вокруг себя, но взгляд его прикован ко мне. Вернее полувзгляд, так как видит он только одним глазом. Второй скрыт отеком и синяком. Жуть! Меня просто передергивает от того, что сотворил Вася с лицом этого идиота напротив меня.

Но я, всё же, замечаю, что Петр чувствует себя не настолько плохо, как мне казалось в скорой. Крепкий он мужик, ничего не скажешь. Только дурак. Ну как можно до такого себя доводить? Ведь сам нарывался на драку.

— Что тут за группа поддержки? — наконец подаёт голос Пётр. — Вы чего тут собрались — то?

Мария Сергеевна перестает причитать.

— Петь, ты решил окончательно инвалидом стать, да? Аварии и лифта мало? И почему ты не сказал, что женишься? — громко выпаливает женщина, уперев руки в бока, что совсем не вяжется с её очень интеллигентным видом.

Нужно видеть лицо Петра в этот момент. Шок и сомнение во вменяемости матери.

— На ком? — хрипит почему-то Петровский.

— А ты не помнишь, на ком собрался жениться? — визгливо спрашивает Соня, взглянув на меня с торжеством.

— Лия, объясни, что происходит? — Пётр явно все бодрее с каждой минутой.

Мне становится не по себе, силы как-то покинули меня, едва я поняла, что с Петром все более менее нормально. А перекрестный допрос требовал энергии, поэтому я просто молчала.

И все вопросы так и остались неотвеченными, так как пришёл врач и сообщил результаты обследования Петровского. Ничего не сломано, сильные ушибы, вероятно сотрясение мозга, глаз пока под вопросом, но критичного ничего нет — консультацию окулиста назначили на завтра, а сегодня можно домой, если будет кому присмотреть за больным.

Новости вызвали очередной виток воркования Марии Сергеевны и неадекватный восторг Сони, которая явно была готова осуществить самый тщательный уход за больным.

— Мам, я прекрасно справлюсь сам, поэтому еду к себе. — Пётр отбивался от матери, которая испуганно смотрела, как он встал с каталки. — Я могу ходить, могу видеть, так что прекрати волноваться. Поезжай домой, хорошо?

А Соня уже подлетела к Петровскому и пыталась поддержать его, но он вырвал руку и самостоятельно пошёл к выходу, одновременно тыча пальцем в телефон. Глупое сердце рвануло за Петром, а следом и ноги. В дверях я поравнялись с ним.

— Ты куда? — насупился мужчина.

— К тебе домой. — открываю дверь и жду, когда Пётр переползет через порог. — Ты же хотел объяснений? Вот и я хочу! Дома и поговорим спокойно.

Сама мне знаю, что творю, но пути назад нет, мне порядком надоело жить в неизвестности. То флиртует, целует, соблазняет, то бегает, как от чумы. А потом драку устраивает, явно из-за ревности.

И что мне, неискушенной неопытной девушке, делать прикажите? Правильно — нужно поговорить с этим драчуном и все выяснить. Для того язык людям и дан, чтобы не страдать в неизвестности.

А то Пётр, похоже, опять хотел в туман свалить. Ну уж нет! У меня нет сил больше чтобы страдать по этому идиоту, мне нужно уже выяснить — мой это идиот или мне показалось?

Такси стоит у входа в приемное отделение и я бодро усаживаюсь в него следом за Петровским. Меня слегка потряхивает от адреналина, очень уж я смело себя веду, мой организм от такого в шоке.

Петровский же хмурит свое побитое лицо и молча смотрит вперёд, словно в такси один едет, но я замечаю, что Пётр нервно сжимает кулаки, потом поправляет разорванный карман пиджака. Раз пять уже поправил. Волнуется? Прекрасно! Мне сразу легче стало.

47. Пётр

Едем ко мне домой. И хотя у меня саднит лицо, руки и болит голова, я чувствую какой-то подъём, воодушевление. А Лия сидит, как мышка, но я не смотрю на неё, иначе совсем меня сплющит. Итак сердце колотится где-то в горле, а не в груди.