Мраморный меч

Его присутствие заметили сразу и радостно подняли деревянные кружки. Илзе улыбнулся неловко, кивнул и почти побежал к лестнице, но был остановлен сильной рукой, сжавшей предплечье.

− Ты что, нас не уважаешь? Садись, посидим. Когда еще можно будет хорошо от баб отдохнуть? – рассмеялся громко, таща его к камину. Его смех подхватили остальные, неловко двигаясь, освобождая место.

С ними было легче и сложнее одновременно. Илзе привык к компаниям и запаху алкоголя, прекрасно понимал, как стоило себя вести с такими людьми. Однако перед ним сейчас сидели мужланы, а не люди образованные и воспитанные. Те себе не позволяли пошлых шуток и колких комментариев, говорили о политике, торговле, а не о том, когда лучше свежевать кроликов. Илзе иногда поддакивал им, пил медленно, каждый раз отказывался, но все равно смотрел, как раз за разом кружка наполнялась терпким вином.

Было немного скучно, но познавательно, хоть он и слушал в пол уха. Илзе привык к другим разговорам, но прислушивался к чужой речи, невольно перенимая их грубые словечки, смеялся коротко над колкими замечаниями или шутками. Когда же речь зашла про Яму, он навострился, хоть виду не подал.

− Опасно тут сейчас. Никто не едет, не продают. Эту стерву боятся!

− Прям стерва? – полупьяно поинтересовался один из мужиков, вновь разливая вино. Ему кивнули, отпили почти половину и оскалились.

− Стерва. Ее нашли, приютили, откормили, пригрели на груди, а она так. Неблагодарная. Сожрала хорошего мужика и сбежала. Сколько крови она у нас выпила, сколько горя принесла, − сетовал мужчина, качая головой. Выглядел он очень недовольным, хоть и говорил спокойно. Остальные же скривились, сжали руки в кулаки. Съела. И тут слухи не врали. Быть съеденными им всем не хотелось.

Илзе проглотил горький ком в горле.

− Она не только мужчина сожрала, − подхватил второй мужик, кривясь сильнее. – Пацана мелкого съела и жила. Спокойно с его семьей, обманывала и убеждала всех, что он умер в шахтах. Сожрала и не пожалела, у того ведь вся жизнь была впереди.

Разговор набирал обороты и Акокантеру уже не только ругали, но и придумывали планы отмщения. Планы остались планами, потому что вскоре, хмельные, все уснули там, где сидели, громко храпя. Илзе же сидел некоторое время, обдумывая полученную информацию. Убийство, особенно такое жестокое, ребенка в их мире каралось. Дети священны, за ними следили, их воспитывали и охраняли, потому что рождалось много, но большинство до года не доживали. Он сам помнил, как мать ходила два раза с пузом, у него рождались сестры, которые умирали через месяц или чуть больше.

Илзе привык к насилию. Многие гости Господина в красках описывали, как пытали и убивали людей. Но делали они это со взрослыми, а Акокантера убила ребенка. Это неправильно и жестоко. Причина ненависти людей понятна, но любопытство его даже после этого не угасло. И это плохо. Поставив наполовину полную кружку на стол, он неловко встал и пошел в свою маленькую комнату. Спать ему все же хотелось с комфортом.

И был рад этому, потому что утром проснулся от того, что остальные громко переговаривались, грохотали посудой и смеялись. Скривился недовольно, зарываясь носом в мягкую подушку, которая приятно пахла какими-то цветами. Так пахла постель во дворце Господина, когда его наказали, а потом вознаградили. С того дня у него остались воспоминания о долгожданном удобстве, самом первом, которое вызывало почти детскую радость, и шрамы на спине. Сейчас Илзе никогда не снимал рубахи, не поворачивался к чужакам спиной и мылся всегда один. С общественными банями у него проблемы и сильные.

Поэтому, когда он спустился на кухню, увидел еще сонных, но веселых мужиков, которые предложили совместный поход в баню, сразу же отказался. Чужие тела вызывали неприязнь, необъяснимую тревогу, поэтому, улыбнувшись неловко, махнул им рукой. Потом пойдет, когда его не видели бы, не трогали и не приставали. Проводив их взглядом, Илзе выдохнул, поправил рубаху и направился к подполу, в котором лежали овощи, картофель и мясо. Он не знал, принадлежали ли продукты кому-то, но все равно взял несколько, нарезал в котелок и подвесил его над огнем в камине.

Деревня медленно оживала, мимо окон ходили люди, громко кричали петухи, мычали коровы и смеялись женщины. Посматривал на почти горящий из-за цветов лес, который казался гранатом в ржавой тиаре, на кипящую воду с овощами. Запах не самый приятный, но есть хотелось сильно, поэтому, слив все в глубокую миску, помешал еду ложкой. Смотрел на побелевшие кости, неровные кубики овощей, разварившуюся картошку. Выглядела еда тоже отвратительно. У Катарины все украшали, сервировали, и сама еда пахла всегда приятно, отчего желудок скручивался узлом. Сейчас желудок его тоже выл, но в горле стояла тошнота.

Пересилив себя, он задержал дыхание и съел ложку. Горячо. Такую же похлебку им давали в камере, раскладывали по тарелкам и выдавали каждому рабу. Иногда, когда у Куарона было хорошее настроение, он выставлял тарелки вряд и далеко, так, что даже если тянуться, изворачиваться, то не достанешь. Он отвык от такой еды, хоть во время путешествия ел тоже плохо, потому что зачастую в тавернах халтурили.

Желудок замолчал, тошнота пропала, стоило взять спелое, немного мягкое яблоко. Поднялся, собрав вещи в сумку, опасаясь оставлять хоть что-то в комнате. Вышел Илзе ближе к обеду, поздоровался с проходящим мимо старостой и его женой.

Идя по тропинке, он вспомнил ночной разговор с кислым вином, от которого до сих пор гудело в голове. Как звали ту семью? Дема, Трия? Трия? Да, казалось, ее звали именно Трия. Мужики ее не описали, лишь сказали, что дом ее стоял неподалеку от леса, сама Трия добрая, наивная и симпатичная, по мнению пьяных мужиков. Илзе присматривался к женщинам, пытаясь угадать, посматривал иногда на границу между Ямой и лесом.

Смотрел по сторонам он больше, чем на дорогу, поэтому испугался, столкнувшись с кем-то. Отошел неловко на несколько шагов и положил руку на скрытые под плащом ножны от кривого кинжала. Вскинулся, смотря на человека перед собой. Женщина. Раскрасневшаяся, пожилая уже, пухлая женщина с корзиной, наполненной яблоками. Рядом другая женщина, более молодая и глубоко беременная.

− Осторожно! – недовольно рыкнула женщина и скривилась, кладя ладонь на живот. Илзе не обиделся, потому что все его внимание приковано к огромному животу, которое даже сквозь складки платья бугрилось. Ужасающее зрелище. Вдвойне ужасающим оно было, потому что никогда прежде Илзе беременных не видел. Когда у женщины появлялся живот, ее сразу отводили в специально отведенное для этого крыло и не выпускали оттуда, не пускали никого, пока ребенок не появится на свет.

Поэтому он сглотнул гулко и медленно отвел взгляд. Ужасно. И как женщины соглашались на это?

− Трия, пойдем, живот болит сильно.

Это женщина говорила уже умоляющи, хныкала, потирая низ живота. Илзе встрепенулся и посмотрел на женщину пристальнее. Трию он представлял себе по-другому, более жилистой, строгой. Не такой мягкой, молодой, но видя мягкую улыбку, нежные, почти невесомые прикосновения, Илзе, кажется, понял. Обычно люди с такими улыбками очень доверчивы. Они ушли, ничего ему не сказав. Он же еще какое-то время стоял и смотрел на Трию, которая не выглядела несчастной. Скорее всего нашла утешение в дочери, о которой тоже поговаривали много. Только мужики упоминали, что дочь ее была младше и вроде уехала.

Или торговцы были слишком пьяны и уже не понимали, о чём говорили.

По Яме он гулял до самого вечера, пока не остановился с границей. Лес виделся черным, глубоким и очень опасными. Илзе почти видел, как там ходили монстры, замечал их желтые глаза-щелки, чувствовал чужое дыхание и боялся. Очень боялся.

− Я бы не советовал туда соваться!

Вздрогнув от неожиданности, Илзе повернулся на голос. Рядом с ним остановился парень, скорее всего ровесник. Симпатичный. Он скорее всего куда-то шел и остановился на половине шага.

− Я и не думал, − ответил Илзе, понимая, что немного лукавил. Ему хотелось туда сходить, любопытство красной нитью вело в поселение, про которое говорили почти на каждом шагу. Но люди в Яме относились к этому плохо и его скорее будут недолюбливать.