Страница 18 из 19
– Заткнись, бабий придаток! – не выдержал Медноголовый, зажимая мне рот ладонью. – Я ещё не успел закрепить твои копыта.
В ответ, изловчившись, я впился зубами в руку врага и почти вырвал из неё порядочный кусок грязного мяса. Хью в бешенстве отскочил от меня и, зажимая рану, твердо пообещал:
– Ну, сволочь, я и одной рукой выровняю твои рёбра, а потом лично подсажу на эту деревянную лошадку со щелью вдоль хребта, чтобы твои поношенные и бессмысленно болтающиеся между ног ятра, говоря библейским текстом, стали плоскими, как пустой кошелёк, – и, оторвав от своей рубахи рукав, стал бинтовать свою мерзкую лапу.
Заткнулся я самостоятельно. Нельзя было терять ни минуты. Пока он занят перевязкой, я должен раненым тигром вскочить с пыточного одра и ловким нацеленным ударом размозжить череп палачу первым же попавшимся под руку предметом, а затем дорого отдать свою жизнь в рукопашной схватке с остервенелым стражником, до времени таящимся за дверью. Я так и поступил, хотя и не довёл дело до конца. Израненное тело отказалось повиноваться своему хозяину. И мало того, должно быть от неимоверного напряжения мысли, сознание начало туманиться, до слуха донеслись потусторонние шорохи и скрипы, словно кто-то двигал по полу пустой гроб, а прямо надо мной в потолке, сама собой разверзлась тёмная дыра, видимо для пропуска на небеса мою отлетающую душу. Я со смирением стал ожидать кончины.
Но вдруг, из этой замогильной тьмы высунулась смуглая рука со змеёй в кулаке. Ползучей тварью была кобра, а в напряжённых извивах её тела ясно угадывалась готовность к атаке. Таким азиатским способом господь посылал мне избавление от мук, и я взирал на гада с любовью и вожделением.
Но я ошибся. Вдруг рука резко дёрнулась и, выпуская кобру, точно рассчитанным движением направила её полёт прямо на плечи Медноголового, увлечённо зализывающего свои раны.
Почувствовав на загривке холодное тело гадины, рыжий пёс, вместо того, чтобы прикинуться замшелым столбом, как учат заклинатели и факиры, начал от неё отбиваться и размахивать клешнями, чем и спровоцировал смертельный укус в свою шею неприхотливой к пище тварью.
Стряхнув, наконец, с себя прилипчивое пресмыкающееся и признав в животном кобру, Хью мгновенно из хозяина жизни превратился в её изгоя. Он сразу потерял интерес к окружающему миру и ко мне в том числе, что было вполне естественно в его теперешнем интересном положении. Ужас, опережая действие яда, парализовал Медноголового. Лицо злодея побледнело, как солнце родной Ирландии на исходе лета, по телу пробежала первая неконтролируемая дрожь, а глаза застыли остекленевшей тоской.
Почувствовав прилив сил от вида павшего противника, я было вскочил со смертного ложа, но колодки сдержали мой естественный порыв к свободе, и мне пришлось вновь брякнуться на прежнее место, ударившись слабой головой о дерево верстака. Сознание покинуло меня так быстро, словно его и век не было в моих мозгах.
Глава 7
СЕДЬМАЯ ЖЕРТВА
Я валялся под нещадно палящим солнцем и кормил собою мух. Они свободно перемещались по лицу, особо назойливо толпясь у губ и ноздрей, мешали дышать, чего не очень-то и хотелось из-за физически ощутимой плотности воздуха, горячего и смрадного. Нестерпимая вонь разлагающейся плоти терзала сознание и внутренности. Тела не чувствовалось, словно я состоял из одной головы, неразумно оставленной туловищем без присмотра. Она подумала, что надо хоть к чему-то приготовиться и открыла глаза.
Потусторонний мир мне представлялся несколько иначе. С кое-каким населением и справедливым судом, но без земных мук. Так как я умер на индийской земле, то приступить к новой животной жизни должен был без особой волокиты со стороны местных богов. Учитывая моё терпимое отношение к Шиве, Вишну и остальным небожителям, я вполне мог переселиться в благородного оленя, а лучше в слона, пусть и без надменности, но при впечатляющей силе.
До слуха донеслись вкрадчивые шорохи и довольное урчание. Кто-то дёрнул мою голову за ноги, слегка пробуя их на вкус острым клыком. Я обиделся и взглянул в сторону нарушителя моего скорбного ону нарушителя моего скорбного момента расставания души с телом. Возле ног стоял я, но уже в образе шакала, и смотрел на свои жалкие останки. Я понял, что раздвоился и сошёл с ума.
До этого бывать сумасшедшим мне как-то не приходилось, поэтому было чрезвычайно любопытно испытывать новое безмозглое состояние. И хоть я был помешан тихо, а значит надолго, всё же не вытерпел и укусил себя за ногу. Нога от боли взбрыкнула и ударила шакала в морду. Трупоед недовольно отпрянул, а я вдруг понял, что у меня острый приступ идиотизма.
Плюнув на свои немощи, я кое-как сел, совершенно расстроив предобеденные планы мерзкого животного, и осмотрелся вокруг. Предо мной расстилалось зловонное болото с чахлой растительностью по краям. По его зыбкому берегу, там и сям виднелись разложившиеся, и не очень, человеческие останки. Обожравшиеся грифы и вороны не спеша прогуливались среди трупов, изредка отдирая от них лакомый кусок или склёвывая выкатившийся из-под века глаз. Белые жирные черви, способствуя разложению мёртвых тел, деловито копошились в этом гниющем желе. Обглоданные кости, с неотслоившимися порой волокнами сухожилий, безмолвно свидетельствовали, что трупам и ночью не было покоя от приставания четвероногих прихлебателей. Разного рода насекомые тучей висели над болотом, не зная забот в поисках пропитания. Сидя, болотный смрад ощущался сильнее, чем в лежачем положении. Меня вырвало желчью и стало легче. Пора было что-то предпринимать.
Кое-как встав, я тенью поплёлся вдоль довольно широкого ручья, впадавшего в болото. Когда воздух посвежел, я лёг на берег и опустил голову в холодный поток. После нескольких повторений этой процедуры, стал почти жизнеспособен, хотя и не твёрд памятью.
Скоро я подошёл к невысокому холму, из-под которого вырывался этот ручей на волю, и опустился на землю под невысокой пальмирой, силясь восстановить в памяти недавнее прошлое. Постепенно сознание прояснилось настолько, что я припомнил почти все предшествующие события.
После поспешной гибели Медноголового Хью, я пришёл в чувство от потока воды, хлынувшего из люка в потолке. И сразу же услышал приглушённый голос, окликавший меня сверху:
– Пусть Сердар не пугается и не кричит. С ним хочет говорить его Коллени.
Боже мой! Голос этой, невидимой вдовы султана, прозвучал для меня, как полковая труба для боевой лошади. В глазах женщины я не мог выглядеть безвольным истуканом и пришибленной жертвой. Я мгновенно ощутил прилив жизненных сил и возвратившееся присутствие духа, да к тому же Медноголовый уже никак не мог помешать моему возрождению.
Из дальнейших разъяснений Коллени я понял, что они с Онилой всё ещё находятся в своих потайных апартаментах, томясь неизвестностью о событиях во дворце. И сейчас в очередной раз делились воспоминаниями о былом, теряясь в догадках о причине отсутствия белых господ, твёрдо веря в любовь с первого контакта. Вот за этим-то интересным занятием их и накрыл мой животный рёв. Обладая здоровым женским любопытством и отчасти зная причину подобных звуков, они поспешили к своему смотровому оконцу, находящемуся в углу будуара прямо над пыточной камерой. Султан, заботящийся о воспитании жён, всегда позволял населению гарема, особенно провинившейся его части, наблюдать за ходом костоломного процесса, тем более что материал для наглядных опытов всегда находился под рукой и в достаточном количестве. Порой жёнам, наиболее любимым, позволялись шалости с кобрами, запасы которых тоже не иссякали. Вот этот-то навык и позволил Коллени избавить меня от Медноголового.
Далее женщина поведала мне о существовании некоего колодца в этой же камере, через который сбрасывали уже неживой и отработанный материал прямо в подземный поток. Куда он выносил трупы, Коллени не знала, но то, что не к вратам Эдема, была уверена. Так как я был ещё живой, она посоветовала подойти к колодцу и поймать любезно брошенную уже для меня кобру, но если Сердар пожелает, то можно и кинжал. Женщина хорошо понимала, что возврата к живым из этого застенка нет, и помогала мне, чем могла.