Бунино солнце

– А, может, ты его забыл у очередной своей поклонницы? – не сдержавшись, съязвила я.

И Гоша от такого моего выпада зашелся еще больше.

– Ты голодранка, – орал он. – У тебя никогда не было ничего своего, и чужие вещи ты ценить не умеешь. Сколько раз я говорил, чтобы в моем доме не было этой псины?

– А сколько раз я тебе говорила, что «эта псина» покинет твой дом только вместе со мной? – наконец, вспылила я. – Что ж, видимо, этот день настал.

Бросив это, я решительно прошла в спальню, выволокла из шкафа большой походный рюкзак и принялась беспорядочно скидывать туда с вешалок свои вещи. Гоша в чем-то был прав – их у меня, действительно, было немного. Как-то так вышло, что за время почти двухлетней жизни с этим мужчиной, вернее, капризным мальчишкой, я так и осталась в его доме гостьей.

Тамара Андреевна вошла в комнату ровно в тот момент, когда я усаживала Буню в рюкзак, поверх вороха одежды. Буня явно обеспокоена была таким вопиющим нарушением распорядка дня, нервно поводила ушами, но противиться мне не пыталась – раз хозяйка считает, что нужно срываться не пойми куда с одной сумкой, значит, нужно. Свекровь, кажется, с одного взгляда оценила, что происходит, оглядела застывшего у окна в трагической позе Гошу, меня, раскрасневшуюся, с прилипшими к щекам волосами, и Буню, выглядывающую из расстегнутой рюкзачной горловины.

– Где ты будешь жить? – спросила она меня.

Сразу – четко и по делу, без лишних сантиментов. Я должна признать, что тогда мне это в ней нравилось.

– Не знаю, – дернула я плечами. – Пока перекантуюсь у коллеги. Потом придумаю что-нибудь.

Тамара Андреевна в задумчивости прищелкнула пальцами – была у нее такая привычка – и сказала мне.

– Вот что, Инна. Ты бы оставила пока Буню у нас. Зачем ей таскаться по чужим углам? Здесь воздух, природа, я за ней присмотрю лучше, чем кто бы то ни было, в этом, я надеюсь, ты не сомневаешься.

И снова, как и после того, давнего нашего разговора, Буня с испугом покосилась на меня, как будто поняла, что предлагала мне свекровь. Я успокаивающе потрепала ее по ушам и, обернувшись к Тамаре Андреевне, решительно покачала головой.

– Спасибо, но нет. Мы справимся сами.

Так и закончилось мое недолгое замужество. Мы с Буней совершили вояж через всю Москву – сначала поймав частника на размытой весенними дождями проселочной дороге, потом на метро, на автобусе – до северной окраины города, где жила моя коллега Лиза, согласившаяся меня приютить, пока я не найду собственное жилье. Буня всю дорогу отважно выглядывала из рюкзака, отправляясь вместе со мной в новую жизнь. Стоял март, на улице было ветрено, и я, боясь, что Буня, все высовывавшая свой любопытный нос из рюкзака, может простудиться, а потому где-то по пути содрала с шеи полосатый шарф и укутала ее. Вид у моей девочки в этой обмотке получился до крайности забавный, и стоило мне взглянуть на нее, как я тут же начинала хохотать. Буня ехала у меня на спине, но чувствуя мое веселье, радовалась и вторила мне, заливисто тявкая. Мы были с ней абсолютно беспримесно счастливы в тот момент. Наконец, вырвавшиеся из чужого дома и вместе отправлявшиеся в долгую счастливую жизнь.

Через пару недель я сняла собственную квартиру – скромную тесную однушку, а нам с Буней, в общем-то, большего было и не нужно.

Проходили дни, и я постепенно убеждалась, что в чем-то моя экс-свекровь была права. Лишившись строгого воспитателя, Буня тут же почуяла свободу и начала пытаться расширить границы дозволенного. Не слушалась меня, дерзила, и все время косила на меня своим вишневым глазом, как бы проверяя, как я буду реагировать. И я, понимая, что и в самом деле могу упустить собаку, погрузилась в форумы собаководов, специальные книги по воспитанию, взяла себя в руки и принялась проявлять строгость, конечно же, никогда не граничившую с жестокостью.

Особенно мне запомнился день, когда я впервые спустила Буню с плеча. Раньше Тамара Андреевна выпускала Буню побегать – но только в закрытом собственном дворе или на специально оборудованной площадке. Во внешний мир же она пока не выходила, и, лишившись возможности этого безопасного выгула, я долго не решалась выпустить Буню вволю побегать. В то время, как щенки ее возраста уже вовсю шлепали по лужам, Буня, уже довольно увесистая девочка, продолжала взирать на окружающую действительность с моих рук.

И вот как-то весной я все же решилась и, выйдя с Буней во двор, присела и опустила ее на землю. Девочка моя немедленно пришла в неописуемый восторг. Сначала вертелась на месте, нюхая асфальт, землю, пробивающуюся через нее молодую траву. И потом вдруг рванула с места и понеслась куда-то. Я испугалась, громко окликнула ее, но она будто не слышала меня, все летела вперед. Я бросилась за ней и на бегу все вспоминала слова Тамары Андреевны о том, что, если я вовремя не проявлю твердость, не заставлю собаку слушаться и подчиняться, то испорчу ее. Из нее вырастет неуправляемая зверюга.

Каким-то чудом Буня в тот день не потерялась, не угодила под машину, а всего лишь подвернула лапу, для чего-то ломанувшись в придорожные кусты. Я подхватила ее, повизгивающую от боли, испуганную, на руки и понесла домой. А там, обработав больную лапу специальной мазью, успокоив мою девочку и накормив куриным супом, с удвоенной силой взялась за изучение основ дрессуры.

Вскоре мой новый опыт и занятия с Буней стали приносить свои плоды. Она еще пыталась иногда не слушаться и удирать, но убедившись, что в вопросах дисциплины я тверда и беспощадна, оставила попытки установить главенство. Теперь, по утрам, выгуляв Буню во дворе дома, я отправлялась на работу. Вечером же еще из-за двери слышала, как поскуливает в ожидании моя преданная малышка. Буня, отчаянно скучавшая по мне весь день, с порога набрасывалась на меня, пищала, визжала, вне себя от счастья. Тут же тянула меня гулять, играть, возиться с ней – и мне, женщине достаточно трезвой и уравновешенной, даже не по себе было от такого обожания. Никто и никогда еще так меня не любил, ни для кого я не была центром мироздания.

К несчастью, моя работа, – та, которую так ненавидел Гоша, считая, что она отнимает его у меня, пока не нашел себе новый объект для перекладывания вины за все беды, – чертовски мешала нашему с Буней быту на двоих. Временами меня отправляли в командировки – не слишком длительные, на пару дней, в какую-нибудь военную часть. Я бы брала с собой и Буню, но машины у меня не было, а тащить щенка на перекладных не представлялось возможным. Я с некоторым беспокойством думала о том, что впереди у меня маячит назначение, о котором я давно мечтала. Наша телекомпания готовилась отправить группу корреспондентов в Сирию, туда, где как раз разгорался очередной локальный конфликт. Я подавала заявку на эту работу еще давно, несколько месяцев назад, когда никакой Буни не было еще даже в планах – на это толкнули меня и ухудшившиеся отношения с Гошей, и собственные амбиции. Хотелось, наконец, уже стать настоящим военным журналистом, а не неким его тыловым подобием, просиживающим штаны в теплом кресле в редакции. Но теперь у меня была Буня, а уехать от нее так надолго… Оставалось только молиться неведомому ктулху, чтобы эта командировка оттянулась на неопределенный срок. Я даже начала узнавать, можно ли будет взять мою боевую подругу с собой, выяснила, что в Сирию пускали лишь служебно-розыскных собак, и стала соображать, нельзя ли было бы пройти с Буней специальную подготовку и получить соответствующие документы.

К маю, когда все кругом зазеленело и расцвело, Буня уже избавилась от младенческой пухлости и неповоротливости и превратилась в рослую собаку-подростка. Еще не совсем ладная – с непропорционально крупными лапами и ушами, но уже сформировавшейся статью, выправкой, она казалась мне невероятно забавной. Мое азартное, отважное, игривое, преданное чудо. Глеб, поначалу обрывавший мне телефон, и то умолявший вернуться, то обвинявший меня во всех смертных грехах, наконец, успокоился, и мы с Буней счастливо зажили вдвоем. Порой выбирались в городской парк, или ездили на природу, к озеру, где Буня могла вдоволь носиться и гонять уток. Жизнь нашу омрачали лишь мои частые командировки.