Рыжики для чернобурки

Валериан задремал под рассказ о том, как Юлиан впервые съездил к морю, очаровался шумом волн и подводными обитателями, но жить в прибрежном городе категорически отказался.

— Он старался держаться поближе к заброшенному Барсучьему Городищу. Словно собирался там укрыться в случае опасности. Населил всё воеводство мозаичными рыбами, а соседства с настоящими избегал, хотя его не раз звали и в Буклин, и в Усть-Белянск.

Голос Эльги переплетался с вагонным шумом, умиротворял, и Валериан провалился в короткий и яркий сон, в котором перенес через заговоренный порожек свою истинную. Запомнилось, как он подхватил суженую на руки, услышал смех и сделал шаг, опасаясь споткнуться и испортить дальнейшую жизнь. Ему не показали ни лица, ни цвета волос — единственной ниточкой, обещавшей сшить сон и явь, был одуряющий запах. Запах влажной осенней листвы, лесного мха и грибов.

Осколок сна — запах и ощущение бесконечного счастья — не исчез после пробуждения, остался с Валерианом, согревая и даря надежду. Он смотрел на мелькающие за окном огни, улыбался, обещал Айкену и Эльге, что сходит вместе с ними и Брантом к маслозаводу и в парк, отвечая немного невпопад.

Чернотроп встретил их густым вечерним туманом, и это было неудивительно — наступало время Камулова Покрова. Если природа в эти дни скупилась на снег и иней, то на туман — никогда. Среди лис и волков бытовало мнение, что в неделю Камулова Покрова можно безнаказанно грешить, нарушая супружеские обеты. Покров, мол, отведет глаза Хлебодарной и обманутым мужьям.

Туманная неделя давала старт ярмаркам и городским праздникам. Традиция жечь костры, подбавляя дыма в Камулов Покров, сохранилась до сих пор. Волки отказывались заменять живой огонь иллюминацией, помнили, что дым и туман охраняют дома от нечистой силы, надеющейся проникнуть в жилище, чтобы зазимовать. Во дворах, в каменных очагах, тлела палая листва, двери увешивались оберегами, в часовнях и храмах Камула жгли можжевеловые ягоды, раздавали рябиновый компот, защищавший от порчи и сглаза. Заканчивался Покров Вратами-в-Зиму, завершением торговли и шумным гулянием. Врата открывали хождением по углям, ритуалом, который вызывал у Валериана неизменные мурашки и восхищение. В ночь с шестого на седьмое ноября вокруг часовен, статуй и храмов расставляли жаровни, а наутро, под снегопадом или в тумане, высыпали тлеющие головешки на землю. Иногда замыкали в круг, иногда прочерчивали линию, символизирующую ворота. Жрец Камула в белых одеждах разувался и шел по тлеющим углям, творя самое настоящее чудо: каждый шаг сдергивал Покров, рассеивал туман, очищал морозный воздух и изгонял нечистую силу, обещая пастве легкую зиму с богатыми охотами.

«А ведь мне в этом году не надо будет ни в оцеплении стоять, ни сидеть в экипировке, ожидая сигнала, — сообразил Валериан. — Можно побродить по ярмарке, поглазеть на храмовые представления, напиться рябинового компота в какой-нибудь часовне Камула и выклянчить плошку тыквенного желе у жрецов Хлебодарной. Вот он, шанс встретить свою суженую! Я же со школы Покров нормально не праздновал».

Настроение не испортило даже то, что он растянул локоть, затаскивая сумку в автобус. Брант с семейством отбыл в гостиницу на такси, а Валериан решил не толочься на стоянке и воспользоваться городским транспортом, благо, остановка была в двух шагах от его дома.

Мало того, что растянул, тут же неудачно ударился об поручень, и пальцы скрючило судорогой. Мелочь пришлось левой рукой из правого кармана доставать под сочувственное оханье кондукторши-лисы. Валериан напомнил себе, что бочку меда всегда что-нибудь портит, добрался до ворот и первым делом постучал в дверь хозяйской половины дома — сообщить, что вернулся. Семейная пара, волк и волчица, сдававшие ему жилье уже много лет, с первого года его переезда в Чернотроп, искренне обрадовались. Валериана осмотрели с головы до ног, вынесли вердикт: «Отдохнешь, отъешься и будешь как новенький, это столичный климат и больничная еда виноваты!», накормили поздним ужином и заверили, что убирали на его половине.

— Твою машину я загнал в гараж. Аккумулятор снял. Завтра помогу поставить, если тебе самому тяжело.

— Справлюсь, — заверил Валериан, осоловевший от мяса с картошкой и соленых помидор. — Спасибо.

— За что спасибо? Мы ведь деньги за жилье получали, пока ты в больнице лежал. Думали, министерство выплаты приостановит, а твой командир заехал, сказал, что все остается по-прежнему, съем квартиры оплачивается, пока ты не вернешься. Совсем надо совести не иметь, чтобы комнаты грязью зарастали, а машина на обочине ржавела. Если бы ты запрещал к себе заходить — другое дело.

— С чего бы запрещать? — удивился Валериан. — Мне прятать нечего. Когда с лисицей прихожу, тогда, конечно, хочется уединения. А просто так... это же ваш дом.

Волчица покачала головой, погладила его по волосам. Как и Лиза, велела наголо не стричься. Ушла в комнату, захлопала дверками шкафов, крикнула:

— Чистое постельное белье возьми, а свое принеси перестирать.

— Я сам.

— Сам еще успеешь. Отдохни, не перетруживай руку.

— Спасибо, — повторил Валериан, и спохватился. — О, я же узнать хотел. В доме мозаичный порожек — на вашем входе, на моей половине нету. Никогда не спрашивал, а сейчас интересно стало. Порожек на что-то заговоренный или это просто осколки плитки в цемент вдавили, чтобы было как у всех?

— Что ты! — переполошилась волчица. — Зачем бы просто осколки вдавливать? Заговоренный. Не самого Юлиана работа, его ученика, по лекалу. «От ворога и сглаза, от лиха и заразы». Когда мой дедушка дом строил, в воеводстве вспышки лисьего бешенства случались. Полная защита дома — так, чтобы с мозаиками на стенах — ему была не по средствам, поэтому он выбрал здоровье и благополучие, а цветочные чаши от пожара решил позже поставить, да так и не собрался. Сначала денег не было, а когда накопились, оказалось, что Юлиановы ученики разъехались, и чаши заказывать некому. После смерти Юлиана как-то быстро всё закончилось, артель распалась, дело никто не продолжал. Дверь на твоей половине новая, мы ее поставили, когда часть дома сдавать решили. Но наговору это не помеха, он защищает все комнаты.

Валериан откланялся и ушел к себе, удивляясь тому, что, оказывается, все эти годы жил под охраной барсучьей волшбы, но никогда об этом не задумывался. Если бы не Эльга с её рассказами, и не сон, не спросил бы у хозяев о порожке. Он даже посветил фонариком на рисунок, чтобы выяснить — похож на порожек из сна или нет? Долго рассматривал, ничего не понял и решил не притягивать желаемое к действительности.

«Камул выведет, Хлебодарная подтолкнет. Утром я вообще ничего не знал. Нес скрутки к алтарным чашам, не осмеливаясь сформулировать желание. А к вечеру получил путеводную нить — запах. Не надо жадничать. Если боги захотят, пошлют мне еще какой-нибудь знак».

Утром Валериан не стал тратить время на возню с машиной и отправился в управление пешком. Путешествуя по коридорам, заглядывая в кабинеты и здороваясь с сослуживцами, он узнал кучу новостей. Волк из его подразделения женился. Разжалованный комроты передал фотографии мраморной плиты с фамилиями павших, установленной возле тоннеля. Лисица-снайпер из полицейского управления ушла в декрет — зачали с мужем второго ребенка. Лисогорские омоновцы прибыли вчера вечером, разместились в гарнизонной казарме, и — вот же пакость! — Светозара все-таки назначили заместителем командира отряда. Удивительно пронырливый гад, даже без личного присутствия испортил начало дня!

Переполненный негодованием Валериан явился пред светлы очи начальства и сразу же был взят в оборот.

— Только вчера на межведомственном совещании гуиновец умолял ему кого-нибудь благонадежного взаймы дать, у него сотрудник третий месяц в отпуск уйти не может. А тут ты! Очень вовремя!

— В тюрягу вертухаем? Не пойду! — возмутился Валериан. — Увольняйте! Я домой вернусь, меня там в полицию звали.

— Не надо меня пугать! — рявкнул командир. — Повадились закатывать истерики. Дослушай сначала. Не в тюрягу. Инспектором по надзору за условно-освобожденными. Посидишь в кабинете, делать ничего не нужно. Главное — быть на связи. Носить с собой рацию. Если кого-то из условно-освобожденных лисиц или волчиц арестуют, надо будет в протоколе расписаться и печать шлепнуть, подтвердить, что ребенка соцработник забрал.