Страница 91 из 157
Труднее становилось с продовольствием. Софья Александровна и Александра Ивановна, вооружившись авоськами, с утра отправлялись в многочасовые походы, а вернувшись, хвастали своими трофеями, порой совершенно неожиданными: килограмм кофе в зернах, коробка атлантической сельди под винным соусом, круторогая баранья голова…
Наконец-то пришла телеграмма от Дмитрия. Но довольно странная: звал почему-то в Пензу. Гадали, чем не по душе ему пришлась Рязань и что, собственно, влечет его в Пензу.
— В прошлом захудалый губернский центр. Уж никак не Рио-де-Жанейро, — убежденно констатировал Алексей Алексеевич. — Полагаю, Тасюта, что спешить с твоим отъездом не имеет смысла.
Тасе и самой казалось, что срываться из насиженного гнезда, теплого от близости любящих, близких людей, и мчаться в неизвестность, пожалуй, неосмотрительно. Конечно, Тасе хотелось, чтобы и Чиж, самый близкий ей человек, находился сейчас рядом. Но эмоции эмоциями, а трезвый рассудок подсказывал, что менять Ленинград на Пензу теперь, в условиях военного времени, просто нелогично.
И еще одно событие ворвалось в быт семьи Залесских и на несколько дней отодвинуло вопрос о Тасином отъезде.
В предобеденный час — а обедали Залесские тогда, когда возвращались с работы Алексей Алексеевич и Митя, — в комнату, где устроились Тася и Софья Александровна, зашел Митя.
Было в нем что-то непривычное, как в человеке, впервые надевшем на себя новый костюм. Он подошел к Тасе, спросил о чем-то незначительном, прошелся по комнате, закурил…
— Что-то у тебя, Митя, случилось? — почувствовав внутреннюю взволнованность брата, спросила Тася. — Не томи, давай сразу.
— Да нет, си́стер, всё в полном порядке. Но вот какое дело: я сегодня записался добровольцем на войну. Начальство ругается — они же меня забронировали, но мне эта броня как кость в горле. Хочу, чтобы ты сказала об этом отцу. Мне что-то трудно… А детей — тебе. Помоги Лиле.
Тася не ахнула, не всплеснула руками. Только несколько секунд всматривалась в лицо брата, сохраняющее задорно мальчишеское выражение. Спросила:
— Когда?
— Ну, не так уж скоро. Не сейчас. Должно быть, завтра.
— Хорошо. Я скажу папе. А о девочках не беспокойся. Если что, заберу их с собой.
И Тася прошла в комнату к отцу, вся как натянутая струна, но с веселым и бодрым лицом — так много раз выбегала она на огромную сцену Одесского оперного театра.
Залесский сидел возле окна, закинув ногу на ногу и пуская колечки дыма. Черноволосый и худой, он показался Тасе совсем молодым.
— Ты, Тасютка? Скоро ли вы собираетесь кормить своих мужчин?
— Да, папа, скоро… А ты знаешь, папа, наш Митя записался добровольцем на фронт, — выпалила она и задохнулась.
Отец с силой ткнул в пепельницу недокуренную папиросу.
Тася затаила дыхание — вдруг папе станет плохо! Зачем она сказала, как в воду бросилась? Ведь можно было как-то подготовить.
— Что ж… — И после паузы, показавшейся Тасе угрожающей: — Мужчина должен оборонять свою землю, свой очаг. Должен! И если бы не мои шестьдесят с гаком лет… Маме я скажу сам.
Молодых ленинградцев, как и Залесский-младший пренебрегших броней и добровольно пожелавших идти на фронт, оказалось множество. Их провожали матери, жены, невесты.
Тасе вдруг показалось, что никакой войны нет, а все эти молодые люди с рюкзаками и мешками за плечами, сгрудившиеся у одного из зданий возле Балтийского вокзала, собрались в туристский поход. Они в присутствии своих близких старались быть беззаботными и веселыми и даже шутливо затянули старую песню на слова Демьяна Бедного: «Как родная меня мать провожала…»
Но нет, от войны трудно было отключиться даже на минуту.
Всё чаще объявлялась воздушная тревога. Правда, самолеты противника удавалось пока отгонять на дальних подступах к Ленинграду, но уже на окраинах грохотали зенитки, а по ночному небу метались лучи прожекторов, рубящие темный купол, словно светоносный меч Георгия Победоносца. Басовито огрызался Кронштадт.
Согласно новым законам, установленным ПВХО, надо было вслед за воем сирепы бежать в ближайшее бомбоубежище.
Тася, завернув Танюшку в одеяльце и прихватив бутылку с молоком, спускалась в сырой и темный подвал. Пахло гнилой картошкой и крысиным пометом. Тане не нравилась жизнь во тьме, и она всякий раз начинала скулить. В конце концов Тася решила, что их полуподвальная квартира, над которой высилась пятиэтажная каменная громада, может сойти за бомбоубежище. И перестала бегать через двор в подвал.
Всё настойчивее поговаривали об эвакуации детей и нетрудоспособных стариков и старух. Готовился к эвакуации и детский садик, в который водили Тасиных племянниц: Галю и Олю.
Как-то Лиля привела девочек домой и расплакалась. Заведующая детским садом просила сшить удобные мешки и собрать в них самое необходимое из детского имущества: был уже назначен день и место эвакуации.
Всей семьей шили мешки из грубой и прочной ткани, гладили платьица, вышивали метки на белье. Отобрали и уложили по одной любимой игрушке: Гале — куклу, Олечке — плюшевого зайца. Крепко обвязали тюки шнуром и наутро сдали в детский садик.
И вдруг Тася забеспокоилась. Взяла у отца карту Ленинградской области, долго ее разглядывала. Позвала Лилю:
— Смотри, что получается: немцы от Пскова наступают. Значит, они где-то здесь. А детский садик вот сюда собираются вывезти. Навстречу немцам? Ерунда какая-то получилась.
— Не могут их сюда допустить, — растерянно возразила Лиля. — Это же почти Ленинград… И потом, мы и вещи уже сдали.
— При чем тут вещи! — сердито сказала Тася. — Вещи можно и обратно забрать. Давай, Лиля, не будем торопиться. А коли приспичит — поедешь со мной в Пензу. — Она помнила фразу, брошенную братом: «детей — тебе». Вот и наступило время о них подумать.
Лиля всё еще колебалась. Начинается плановая эвакуация детских учреждений. Знают же они там, что делают!
— Тасюта, по-моему, права, — вмешался Алексей Алексеевич. — Если уж вывозить детей, то подальше. И тебе с ними надо быть.
С трудом «отбили» детские вещи. Заведующая детсадом обзывала Тасю и Лилю «паникершами», грозилась пожаловаться в райсовет и еще повыше. Но Тася была непреклонна:
— Девочки поедут с матерью. По-вашему, это плохо? А вещи, в конце концов, можете и не отдавать. Как-нибудь обойдемся.
— На вашу ответственность. Целиком и полностью, — зло сказала заведующая и, разворошив груду тюков, мешков и рюкзаков, вышвырнула два с инициалами «Г. З.» и «О. З.» прямо под ноги «паникершам».
А через три дня стало известно, что поезд с детьми, простояв несколько часов на какой-то промежуточной станции, повернул обратно, и на пути в Ленинград над ним, совсем низко, летал немецкий истребитель. Благо что не обстрелял из пулемета!
Получили еще одну телеграмму от Дмитрия. Он настаивал, чтобы Тася скорей приезжала в Пензу. А Тася всё еще сомневалась. С чего бы это ей бежать из Ленинграда? Пусть уж Чиж как следует устроится, а там посмотрим.
Но тут решительно вмешалась Ольга Берггольц.
Теперь она редко виделась с Тасей. Звонила: «Я совсем закрутилась. Пишу, часто выступаю. Многие наши уже на фронте. Надо и за них работать. А ты как?.. Впрочем, поговорим при встрече. Я забегу».
И как-то появилась у Залесских: стремительная, отрешенная от бытовых мелочей, подтянутая, будто бы опять в юнгштурмовской форме. Золотистый ветерок…
— Есть еще одна телеграмма от Мити, — сказала Тася. — Зовет нас в Пензу.
— Ну и как ты решила?
— А чего же торопиться, Ляля? Как-то даже смешно — бежать из Ленинграда.
— Не валяй дурака. Кому ты здесь нужна с грудным ребенком? Надо ехать.
Тася пробовала спорить. Здесь дом, родители… И потом, гитлеровцев уже остановили… Ведь ни разу ни один их самолет не прорвался к Ленинграду. Скажешь, не доказательство?
— Неважные мы с тобой, Тася, стратеги. Хотим видеть всё лучше, чем есть на самом деле! Конечно, в случае чего Ленинград будет стоять до конца. Но зачем увеличивать число напрасных жертв?..