Страница 71 из 157
— Пустите! Что вам надо?
— Идем, идем… Всё в порядке.
Знакомый голос. Неужели?.. С трудом поворачиваю голову. Так и есть — Руди. Лицо его двоится, троится, но рука, обнимающая меня за плечи, твердая и такая ласковая…
— Как там все… ребята? Знамя?
— Всё хорошо. Идем. Можешь чуть быстрее?
— Кажется, могу.
И вот мы уже на какой-то узкой пустынной улице. Кроме Гуди с нами еще два парня.
— Уф, вытащили! — облегченно вздыхает Руди.
— Что у меня с головой?
— Здоровенная шишка. Можешь пощупать.
Щупаю. Справа, чуть повыше лба, выросла груша дюшес. А ладонь и пальцы левой руки в крови.
— Откуда кровь?
— Спроси шупо, которому ты расквасил морду. Ну и здоров же ты драться! — с явным восхищением восклицает Руди.
Оба незнакомых парня смотрят на меня влюбленными глазами. «Вот и пригодился бокс, а вы смеялись», — обращаюсь я мысленно к Хитарову и Вартаняну. Нет, бокс неплохая штука!
— В общем, уложил двоих, а третьему дал здоровенную зуботычину, — продолжает Руди. — И, молодец, — знамя отбил.
— Значит, всё-таки отбили?..
— Ясно! Доберемся до дома, отмоешься, сделаем тебе примочку. На ногах-то стоишь?
— Вполне. Только в голове гудит. А ребята все целы?
— Они забрали Курта, Эриха и Вольфа-младшего… когда мы отбивали тебя…
Всё понятно. А я-то, словно индюк, раздулся от гордости. Теперь стыдно Руди в глаза глядеть.
— И что с ними будет?
— Подержат в полиции… Могут намять бока. Неприятно, конечно, но это стойкие парни… Стоп! Тебе опять плохо, Даниэль?
— Нет, нет, но, понимаешь, из-за меня… черт! До чего же паршиво…
— Во-первых, не только из-за тебя. Отбивали знамя, — деликатно поправляет мое настроение Руди. — Во-вторых, сам подумай, арест Даниэля Дегрена — куда более скверная штука. Этого нельзя было допустить.
А я «допустил». Вот уж действительно глупость и мальчишество.
— Ладно. Но что ж теперь… Знаешь, только когда пойдешь в ЦК, не говори, что я… ну, словом, сцепился с полицейскими. Скажи, что у меня жар, простудился, что ли.
— Хорошо.
— Даешь слово?
— Железное комсомольское, — говорит Руди и хитро мне подмигивает.
Он настоящий друг, этот Руди «Киндербюро».
Сутки я с помощью Ани и фрау Шталь обхаживал чертову шишку, но она только разрасталась. Тогда я плюнул. Скажу, что приложился головой к дверному косяку. Вот и вся история.
Ну и отправился в Дом Карла Либкнехта. Товарищи заботливо осведомлялись, как я себя чувствую, не рано ли встал с постели и тому подобное, а на шишку никто и внимания не обратил. Молодец, Руди! Впрочем, никто — не совсем верно. Встретившись с Гретой, я заметил, что она уж больно внимательно меня разглядывает.
— Ты что так на меня смотришь? — поинтересовался я.
— Оцениваю твое украшение. К лицу оно или не к лицу… И, можешь представить, пришла к выводу, что к лицу!
Я довольно кисло ухмыльнулся:
— Украшение что надо! Рог как у оленя!
— Но за одного битого двух небитых дают, — возразила Вильде, — У нас тоже так говорят. Так что не вешай нос, товарищ инструктор!
Вешать нос попросту не было времени.
Перед детским бюро стояли большие задачи.
И первая: найти средства для содержания ребят в Ворошиловском лагере.
Созданный год назад в живописном местечке вблизи Темплина, он был гордостью германского комсомола. И то сказать, организованный без всяких государственных дотаций, на средства, собранные самими пионерами, он принес месяц счастья мальчишкам и девчонкам, собравшимся из разных городов и деревень Германии. Конечно, палаточный лагерь в деревне Хаммельшпринг значительно уступал нашему Артеку — волшебной пионерской стране, о которой мечтали все пролетарские ребята земного шара. Но всё же это был настоящий пионерский лагерь, с дальними походами, спортивными играми и беседами у пылающего в ночи костра. И, что было особенно здорово, он назывался Ворошиловским, и каждый попадавший туда пионер получал буденовский шлем с красной звездой.
В феврале прошлого года в Москву на торжественное заседание, посвященное годовщине Красной Армии, прибыла делегация немецких пионеров и преподнесла Клименту Ефремовичу пионерский галстук и значок. Прославленный полководец охотно согласился взять шефство над лагерем и стал с того дня почетным пионером Берлин-Бранденбургского округа. И теперь каждый пионер, побывавший в лагере, этак небрежно, но с неистовым сверканием глаз говорит: «Я не только пионер, но и ворошиловец!» Знай, мол, наших!
Вот нам и предстояло сделать всё, чтобы и в этом году в долине Хаммельшпринг на заре трубили пионерские горны. Но где достать денег? Руди, назначенный руководителем Ворошиловского лагеря, запускал пальцы в свои пышные волосы — ну совсем как Геминдер! — и задавал себе и окружающим гамлетовский вопрос: «Быть или не быть?»
Потом, с охраной ребят. В прошлом году ее приняло на себя отделение Союза красных фронтовиков Темплина. Дело в том, что штальгельмовцы очень уж хотели насолить «красным чертенятам» и попытались «осадить» лагерь. Но на каждого штальгельмовца пришлось по три красных фронтовика, так что храбрые вояки показали спину.
Мы с Руди ездили в Темплин и сговорились кое с кем из бывших ротфронтовцев, которые, наперекор желанию Зеверинга и Цергибеля, совсем не считают себя бывшими.
Отбирали и готовили вожатых — будущих помощников Руди. Нужны умные, самоотверженные и попросту физически сильные ребята. Мало ли что может случиться с детьми рабочих и крестьян, отважно надевших на себя шлемы с красной звездой!
Ну, а вторая задача связана с первым Всемирным пионерским слетом, который состоится в августе в моей Москве. Подумать только — Всемирный слет пионеров! Все-мир-ный!
Когда пять лет назад в Советский Союз приехали первые зарубежные пионеры Курт Бейдокат и Паула из Германии и Фернан Бертло из парижского предместья Сен-Дени, не было границ нашей радости. Ведь они были первыми пионерами, вступившими на советскую землю «оттуда», где царит капитал. Вот уж подлинные пионеры!
А в этом году на Всемирный слет из одной Германии поедет тринадцать делегатов! Нелегкое это дело — выбрать из нескольких тысяч отличных смелых ребят тринадцать самых лучших.
Это чрезвычайно важно — уже в детском возрасте заложить основы коммунистического мировоззрения. Научить ненавидеть всякую несправедливость, научить жить по человеческим, а не по волчьим законам, полюбить не только свою жизнь, но и жизнь других, и тех, кто рядом с тобой, и тех, кто очень далеко… Да мало ли чему благородному и хорошему можно обучить этих доверчивых, восприимчивых и вдохновенных человечков!..
Почти каждую ночь Руди и я шепчемся, как заговорщики. То он сидит на моей раскладушке, то я перебираюсь из его более широкое ложе.
— Вот если бы достать полевую кухню! Но у нас еще нет Красной Армии.
— Ну, теперь этого недолго ждать… Скоро вся Германия станет как Веддинг…
— Слушай, Митя, ты думал о том, что будешь делать, когда вся Европа станет советской?
— Не знаю, Руди. Дела для всех хватит!
— А я знаю. На юге Тюрингии мы организуем гигантский интернациональный лагерь для пионеров. Побольше вашего Артека. Ты ведь был в Тюрингии. Там очень хорошо. Лесистые холмы, быстрые речки, голубые озера… Вот я бы хотел стать руководителем такого лагеря.
— Пожалуй, ты и в пятьдесят лет не снимешь с себя пионерский галстук. Вот уж действительно «Киндербюро»!
— Не смейся! Я горжусь, что меня так прозвали. Назови-ка, что-нибудь более важное и увлекательное, чем работа с детьми. Ага, молчишь!
Я молчал вовсе не потому, что был согласен с Руди. Молчал потому, что думал о себе. И не очень весело думал. Вот он говорит — самое важное. И я это делать могу, умею. Но для меня пионерская работа, увы, не самое важное. Уж так получилось! И добивался я поездки в страну совсем не для того, чтобы подготавливать открытие Ворошиловского лагеря. Прекрасно, что он откроется, и я рад, если чем-нибудь смог помочь. Но это не самое-самое главное, что я должен делать! А чего ты хотел, дорогой товарищ? Бить морды берлинским полицейским? Или погибнуть на баррикадах в Веддинге? Ты же не можешь совершить чудо и один, сам по себе, ускорить приход мировой революции. Не могу, но, знаешь, чего я хочу? Хочу быть бойцом революции… Хочешь! Так кто же тебе мешает? Не знаю, может, сам себе мешаю, потому что не открыл еще для себя того главного, где смогу принести больше всего пользы. Вот и маюсь.