Страница 48 из 157
И, глядя прямо в черные, сверкающие глаза Вартаняна, я сказал:
— Что ж, раз надо, значит, надо. Постараюсь помочь немецким товарищам.
— Вот и хорошо, дорогой. Пятнадцатый в лузу направо! И без промаха. — И тут же добавил: — Потом, ты же забыл, что мы тебе поручаем ознакомиться с опытом работы производственных ячеек. Это уже по нашему отделу. Чем не особое поручение, дорогой?
На другой день утром, лишь только я пришел на работу, Вартанян подозвал меня к себе:
— Ну, кажется, всё. — И, загибая короткие, поросшие, блестящими черными волосиками пальцы, перечислил: — По-немецки говоришь? Вполне сносно говоришь, дорогой! А помнишь — «ихь, михь, дихь»… — Амо подмигнул мне. — Историю немецкого комсомола изучил? Можешь даже лекцию прочесть. План Берлина знаешь? Ну и ладно. Теперь, дорогой, самое главное…
Он смотрел на меня так странно, что я даже встревожился. Будто одной рукой он уже отталкивал меня от себя, а другой всё еще придерживал, то поправлял узел галстука, то обдергивал полу пиджака. Одним словом, собирал в дальний нелегкий путь.
— Тебя сегодня ждет Осип Аронович. Ровно в два.
— Какой это Осип Аронович? — недоуменно спросил я.
— Товарищ Пятницкий. Неужели ты не знал, как его зовут?
Нет, не знал. Товарищ Пятницкий. «О. Пятницкий». Просто Пятницкий.
Секретарь Исполкома Коминтерна товарищ Пятницкий! Это имя произносилось в нашем ноевом ковчеге каждый день несчетное число раз. Решить какой-нибудь организационный, не терпящий отлагательства вопрос — Пятницкий. Можно ли укрепить латиноамериканский отдел еще одним референтом: приехал очень подходящий паренек из Сан-Пауло — Пятницкий. Нужны деньги для устройства выставки ячейковой стенной печати, которую затеял Геминдер, — нужно идти к Пятницкому. Он сам распределял гостевые и служебные билеты на VI конгресс. Не найдется, пожалуй, ни одного делегата из прибывших на конгресс со всех пяти континентов, с которым бы Пятницкий не нашел возможности поговорить хотя бы несколько минут.
За время моей работы в КИМе я привык к неотделимости имени Пятницкого от представления о Коминтерне, с его огромным сложным хозяйством, с незримыми тропками, которые разбегались от этого дома на Моховой буквально по всему миру и затем затягивали в тугой узел волю и стремления беззаботных парижан и упрямых ирландцев, обстоятельных немцев и пылких мексиканцев, простодушных черных гигантов из племени масаи и флегматичных докеров из Роттердама. Я как-то не представлял себе, что маленькая красная вывеска «ИК КИ» могла бы переместиться на двери какого-нибудь другого, пусть роскошного, пусть многоэтажного, здания в Москве. Только здесь, в чуть покосившемся, скучном и ничем с виду не примечательном доме на Моховой, мог разместиться штаб Всемирной революции. Только в его нешироких и темноватых коридорах, только в его комнатах — бесчисленных клетях и клетушках — могли, как мне казалось, работать борцы за идеалы международного товарищества рабочих, основанного Марксом и Энгельсом.
И вот Пятницкий, в моем представлении, был рачительным хозяином этого дома. Он был одним из самых первых, пришедших налаживать «хозяйство» международного товарищества рабочих, возрожденного Лениным. Кажется, в марте 1921 года, по настоятельной просьбе Коминтерна, председатель Всероссийского объединения профсоюзов железнодорожников О. Пятницкий был направлен Центральным Комитетом на руководящую работу в ИК КИ. Значит, скоро уже десять лет, как допоздна, до самой ночи, горит огонь в окне скромного кабинета во втором этаже, предоставленного секретарю исполкома по организационным вопросам. Пятницкий всегда на месте. Можно даже подумать, что он появляется в исполкоме ранним утром, когда еще уборщицы подметают длинные коридоры и выгоняют в форточки тяжкий дух застоявшегося табачного дыма, а уходит лишь ночью, под бой кремлевских курантов, вызванивающих двенадцать часов.
Некоторые наши сотрудники воображают, что Пятницкий только опытный организатор и отличный хозяйственник. Будто он и сам кому-то говорил, что в Исполком Коминтерна его назначили, в сущности говоря, чтобы наладить всю хозяйственную и техническую работу, и что крупным политиком он себя никогда не считал и не считает. Он действительно очень редко выступает на широких заседаниях, а уж коли возьмет слово, то только для того, чтобы короткой репликой поправить какого-нибудь слишком увлекающегося, потерявшего под ногами реальную почву товарища или внести конкретное исчерпывающее предложение. Говорят, что у него просто феноменальная память. Может назвать сотни имен низовых функционеров зарубежных партий, знает их биографии, способности и недостатки. И хоть разбуди ты его ночью и задай вопрос о положении в любой секции Коммунистического Интернационала, он ответит исчерпывающе и точно.
Конечно, для тех, кто знает о Коминтерне только понаслышке, имя Пятницкого мало что скажет.
Мало кто, кроме друзей и товарищей по работе, видел его в лицо. Больше того! Есть фотография. На ней сняты Владимир Ильич Ленин и товарищ Пятницкий. Вдвоем. Ленин такой, как всегда: чуть приподнята левая бровь, за сосредоточенностью взгляда таится нераскрытая улыбка, вот-вот готовая скользнуть к твердым губам и завершиться веселым открытым смехом, плоский узел темного галстука под чуть помятым воротником белой сорочки, привычный пиджак. А вот Пятницкого трудно узнать. У него широко открытые, светлые, какие-то ястребиные глаза, густые черные усы и странная черно-белая борода на совсем молодом лице. Эта фотография нигде никогда не публиковалась. Пятницкий не хочет «козырять» своей близостью с Лениным. А между тем старые большевики отлично знают, что Владимир Ильич очень ценил Пятницкого и доверял ему, считая его одним из лучших конспираторов большевистского подполья, на которого можно положиться в самых трудных случаях жизни. А то, что он действительно великий мастер конспирации, мне стало ясно, когда я узнал одну удивительную историю.
Англо-французской полицией был арестован в Шанхае один товарищ, посланный для работы среди моряков и портовых рабочих. Его передали в руки гоминдановской полиции, и он оказался в нанкинской военно-каторжной тюрьме. Суд приговорил его к смертной казни, и Чан Кай-ши утвердил смертный приговор. И вот арестованный сидит, закованный в кандалы, в камере, и вместе с ним маузерист, не спускающий с него взгляда. Ждет смерти. И наверное, ни на что не надеется. И вот тут-то Пятницкий находит возможность проникнуть к нему в камеру. Ну, конечно, чудес на свете не бывает, и товарищ Пятницкий не имел шапки-невидимки. Он оставался в Москве, в своем кабинете на Моховой, и поздно ночью, как всегда, в окне кабинета горел свет. Но его посланец смог передать приговоренному к смерти: «„Михаил“ (такой была тогда кличка Пятницкого) рекомендует тебе назвать свое настоящее имя». И коммунист, не сказавший, кто он, даже тогда, когда оглашался смертный приговор, тотчас же выполнил указание «Михаила», вызвал своего следователя и назвал себя. Был назначен пересмотр дела, и казнь заменили пожизненным заключением. Тогда в дело еще раз вмешался «Михаил»: товарищу удалось бежать из тюрьмы.
И вот сейчас я должен идти к этому самому «товарищу Михаилу» для последнего разговора, который решит мою судьбу.
— Подождите немного, — сказали мне в приемной.
Мои часы, как видно, заторопились, — на них было ровно два, а на часах в приемной только без четырех два. Значит, ждать еще целых четыре минуты… О чем всё-таки будет он меня спрашивать? Не могу даже представить себе. Вартанян толком ничего не сказал. Еще две минуты… До сих пор не переведен в члены партии. Может это иметь какое-нибудь значение? Еще минута…
Из кабинета вышел статный, высокого роста человек. Кажется, немец.
— Пожалуйста, заходите, — тотчас же сказала секретарша.
Я постучал и, услышав из-за двери негромкое «войдите» и чувствуя, что все мышцы моего тела напряглись и отвердели, толкнул дверь и вошел в кабинет.
Пятницкий сидел за столом и просматривал бумаги. Голова его была низко опущена, и я видел поблескивающую лысину в густом коричневом загаре, утомленное, отечное лицо.