Страница 44 из 157
И Рафик, лукаво блеснув глазами, отошел от меня и занял место в середине стола, как подобает тамаде.
А меня грызло любопытство. Почему он так сказал? Шутка. Но ведь в ней нет ничего смешного. За меня пить… но почему, почему?
Первый тост был за всемирный комсомол.
Потом Хитаров сказал, что вот пришло время попрощаться с одним из старейших деятелей международного юношеского движения, дорогим нашим товарищем Шюллером, которого V конгресс отпустил на партийную работу.
— Как весна сменяется летом, так и юность уступает место зрелости. Это закон жизни. И мы, представители племени юных революционеров, рады, когда достойнейших из нас призывает партия. А Рихард, бесспорно, достойнейший, и пред ним открывается широкая дорога борьбы. Но пусть никогда не оставит твое сердце, Рихард, жар нашей славной юности!
Все мы обступили Шюллера, чокались с ним, жали ему руки. И тут же солидный, уравновешенный и не очень речистый Франц поднял руку и попросил слово еще для одного тоста.
Снял очки, серьезно оглядел нас своими близорукими глазами, потом высоко поднял бокал с темно-красным вином:
— Я бы хотел пить сегодня до восхода солнца… Но у нас нет и не может быть отдыха. Сурово смотрит на меня Дмитрий. Не беспокойся, я помню, что завтрашний наш день должен начаться очень рано… И пусть это будет наш последний бокал… Я пью за то, чтобы каждый из нас до конца своих дней выполнял самый важный, самый святой долг интернациональной солидарности коммунистов. И клянусь: я выполню его!
Мы встали и окружили Франца:
— Клянусь…
— Я клянусь.
— Клянусь, что выполню…
Вместе с нами слова клятвы произнесли и Шюллер с Хитаровым, и товарищи из грузинского Цекамола, и Алеша и Жозя.
Как нежданно, как торжественно и славно закончился ваш вечер!
Но прежде чем покинуть духан, Хитаров, пользуясь безграничной властью тамады, еще раз призвал нас к вниманию:
— Я хочу еще выпить за исполнение желания Муромцева. Думаю, что оно тесно связано с нашей сегодняшней клятвой.
Он подошел, чокнулся со мной и шепнул:
— Ты все еще не догадался, почему я заказал «Кровь земли»?
— Очень хорошее вино…
— Согласен. Но это только частность.
Я захлопал глазами:
— Ничего не понимаю. Ну просто завяз в загадках.
Рафик улыбнулся и обнял меня за плечи.
Мы вышли из духана возбужденные, ощущая какую-то особую близость друг к другу. Точно все мы — кровные братья.
Спустились в вагончике вниз и решили добраться до «Орианта» — гостиницы, в которой остановились, — пешим ходом.
Маргарет сказала:
— У меня немного вертится голова. Но это ничего. Франц сказал очень хорошо. Его слова остались здесь. — Она дотронулась до своей груди. — И всегда тут будут. И я очень, очень рада, что Хитаров выпивал за тебя.
— Правда, рада?
У меня тоже чуть-чуть кружилась голова, и я поймал руку Маджи и на секунду прижал ее к губам.
— Здесь не хорошо, не надо… — Она отняла руку и повторила: — Мне так приятно, что он выпивал за тебя.
Незнакомый город, особенно ночью, в ярком лунном свете и в густых причудливых тенях, на которые страшно наступать, зазывал, как начало сказки. Хотелось пойти по его узким, устремляющимся в горы переулкам, смотреть, как в плоскокрыших одноэтажных домах одно за другим потухают окна, прислушиваться к ночным шумам и, может быть, почувствовав гул в утомленных ногах, постоять немного под пышной кроной чинары…
Я хотел предложить Маджи незаметно отстать от всей нашей компании и укрыться в сумраке первого переулка, но тут Хитаров взял меня под руку:
— Прости, пожалуйста, товарищ Мак-Грегор. Мне надо поговорить с Муромцевым.
Несколько минут мы шли молча. Потом Рафик сказал:
— Собственно, ты обо всем узнаешь в Москве. Но, понимаешь, дорогой, приятно быть вестником радости… Ты так и не догадался, почему я пил сейчас за тебя?
— А правда, Рафик, почему?
— После пленума на русской делегации стоял вопрос и о тебе. Держать парня в аппарате, пока не закиснет? А тут еще жалобы Геминдера: неусидчив, бегает по ячейкам, налаживает интернациональную связь, а порученное ему важное дело запорол…
— Это с репертуаром для живых газет? И вовсе не запорол. Но только нельзя же с утра до вечера сидеть, уткнувшись в старые журналы… И потом…
— Геминдер считает, что можно и до́лжно, — перебил Хитаров, и мне показалось, что он качнулся в сторону Геминдера. — Вот мы и стали думать: как же всё-таки быть с Муромцевым? Зорин предложил направить тебя для постоянной работы в детское бюро.
«Вот так радостные вести, — подумал я с горечью. — Значит, до седых волос с пионерами возиться».
— Но поступило еще одно предложение, — неторопливо продолжал Хитаров, — послать Муромцева в Германию.
Я так и ахнул.
— Это правда? Честное слово, Рафик?
— Выслушай, пожалуйста. Стали разбирать тебя по косточкам. Верный сын партии. Это плюс. Очень горячий юноша. Это и плюс и минус. Но тут Амо сказал: «Не терплю тепленькой водички. Я сам как кипяток». В теории слабоват. Конечно, это минус. Иосиф Мазут напомнил: «Не все мы Институт красной профессуры кончали». Обошлось! Нет опыта международной работы. Ба-альшой минус. Саша Мильчаков спросил: а где приобрести этот опыт, если не на практической работе в стране? И плюсов оказалось больше, чем минусов.
— А ты? А ты что сказал, Рафик?
— Я вносил предложение направить тебя в Германию. Ты доволен, дорогой?
Он еще спрашивает! Да есть ли во всем мире сейчас человек счастливее меня! Я готов зареветь от радости, задушить Хитарова в объятиях. Но нельзя быть мальчишкой именно тогда, когда старшие товарищи признали тебя взрослым, серьезным человеком. И, подавив в голосе дрожь, я сказал:
— Ты не беспокойся. Поручение ИК КИМа я выполню хорошо. Каким бы трудным оно ни было.
— Ну не таким уж непреодолимо трудным оно будет, — улыбнулся Хитаров. — Но вот на подготовку уйдет довольно много времени. Тебя надо как следует вооружить. Займется этим Вартанян. Вернешься в Москву, и сразу же за дело. Работать будешь уже не в агитпропе, а в западноевропейском отделе. Не возражаешь? Ладно, ладно, я просто пошутил. И еще одно, думаю, что понимаешь, говорить об этом никому не следует. Даже, — тут он легонько сжал мой локоть, — одной славной шотландской девушке.
— Уж будь спокоен!
— Ну то-то, дорогой!
Они с Шюллером проводили нас до самого «Орианта» и пожелали успешного продолжения поездки.
Я держался с ребятами как ни в чем не бывало. Будто я оставался всё тем же Муромцевым, который шестнадцать дней назад вместе с ними выехал из Москвы. А ведь за эти дни исполнилось два самых больших моих желания: Маргарет и настоящее важное дело. Долгожданная поездка в страну. Тогда я не думал, что одно исключает другое. Я ни о чем тогда не думал. Просто был очень счастлив.
Неприятности начались в Вагаршапате.
В этот маленький армянский городок, который был когда-то столицей Армянского царства, мы заехали на один день, чтобы осмотреть тамошние достопримечательности. Ну, прежде всего, первопрестольный собор, Эчмиадзин, построенный в 303 году при патриархе Григории Просветителе, и древние церкви Рипсиме, Гаяне и еще какие-то руины Звартноца.
Я считал, что мы зря тратим время, таская наших зарубежных друзей из храма в храм, где одинаково пахнет ладаном, воском и мышиным пометом, а со стен длиннолицые святые, явно пережившие голод в Поволжье, недоверчиво таращат на нас круглые, как блюдца, глаза. Вряд ли такой обстоятельный осмотр всех этих «святых мест» поможет секциям КИМа в их борьбе с международной буржуазией! Но вот Мамуд, например, был в полнейшем восторге и, замирая перед каждой аркой или дверной нишей, закатывал глаза и восклицал: «Excellent! Formidable!»[14].
Я спросил, что это его так разбирает, и Мамуд пустился в длиннейшие рассуждения о лаконизме и выразительности древнеармянского зодчества, о признаках наслоения разных эпох и национальных культур и т. п.
14
Отлично! Грандиозно! (Франц.).