Остаточная деформация [СИ]

Берт старался деликатно не смотреть, хотя собеседника его старания совершенно не волновали. Или он удачно делал вид.

— Ты, Берт, ничего не бойся, главное. — Пети ел и говорил одновременно, роняя крошки на нагрудный карман комбинезона. — Обычная процедура, сто раз опробованная.

Перед ними высилась ажурная башня сектора Улучшений. Берт часто проходил мимо неё, но ни разу не был внутри. До недавних пор его полностью устраивали как собственная наружность, так и внутренность. К тому же про этот сектор Мари рассказывала всякие страсти Бааловы. И не только Мари. На самом деле Берт не был сильно огорчён, когда Габи запретил ему стимулировать память. И тут вот нате вам.

— Что-то я о таком не слышал, — буркнул Берт, медля взойти на мраморное крыльцо вслед за Пети.

— Ну, на каждом углу не трубят, — признал однокрылый. — Но ты сам посуди. Ангелы живут среди людей. Долго. Среди людей. Не привлекая внимания, если не хотят его привлечь.

Берт невольно шагнул на первую ступеньку.

— А ты?.. — так же невольно сорвалось с языка.

— А я тебе о чём толкую, — Пети расплылся в улыбке и взял Берта под локоть. Он как раз дожевал последнюю корку. — Включи уже соображалку, а? И туда я, и назад, и оба раза всё прекрасно. И третий бы прекрасно, если бы не… ах да, я уже говорил. Не стой столбом, а то за Лота выдам.

У него была совершенно неприличная привычка постоянно трогать собеседников. Габриэлю, кажется, касания были безразличны. Берту не нравились, но он не знал, как прекратить, поэтому терпел. А сейчас так и вовсе не заметил. Может, привык, а может, слишком крепко задумался. А ещё Пети всегда называл иферов людьми. И вместе с Габи питал пристрастие к библейскому персонажу Лоту, хотя это-то как раз самое нормальное из списка Петиных странностей. Но Пети совершенно прав, ангелы там, внизу, не могут становится невидимыми. Это невозможно. В отличие от…

— … ускоренных генных модификаций, — гулко ухал, отражаясь эхом по коридорам сектора Улучшений, голос Пети. — Наработок валом, в том числе и этически запрещённых. Людям бы такое показалось волшебством, уж поверь мне.

Он что, мысли читает?!

Берт обнаружил, что уже вовсю топает, влекомый Пети, через огромный вестибюль к лифту. Как загипнотизированный. Или на верёвочке. Сам идёт, невзирая на решение не поддаваться чужой воле и помнить о правах честного гела, гарантированных Биллем.

Каждый гел прежде всего — индивидуальность, неповторимая самоценная личность, а уже потом — гражданин Гелио и всё такое прочее. Эти прописные истины вдалбливают в головы детям, как только те едва-едва сбиваются в стаи, чуть ли не с младенчества. Аксиома, постулат, не требующий доказательств.

Да, Берт подозревал, что в его жизни пока не всё в порядке, но формально придраться было не к чему. Ну работа не нравится, скучная. Зато почётная, удобная, отпуск длинный. Можно уйти, а как же, никто не держит. Но… слишком много усилий для поиска нового профиля, переквалификации, а впереди целая жизнь, успеется, устроится, наладится как-нибудь, а лучше, чтобы само по себе. В конце концов, многие так живут и не жалуются.

Сейчас Берт сильно сожалел, что не ушёл. Переквалифицировался бы на лесника, сидел бы в любимой роще, созерцая фазу третьего листа у юного дуба, который ещё практически жёлудь. И не попал бы на дурацкий тест, и не растерялся бы, как идиот, когда на него свалилось нечто тяжеленное с названием «долг».

— Так что, прямо сейчас?! — в панике завопил Берт, вцепляясь в какое-то кресло, наверное, для посетителей — иначе зачем бы оно стояло у двери в главный зал сектора?

— Не-не-не, — весело ответил Пети, без труда отрывая Берта от кресла и вталкивая в зал. — Тебе ещё надо вдолбить в башку какой-нибудь из старых языков, пока башка гельская… Подозрительно же, если ифер знает только бабли, который и так все знают, правда? Сегодня просто посмотришь, познакомишься с Нудным Ником. Он забавный, ты его только слишком всерьёз не принимай. А будет мозги выклёвывать — посылай к ёжикам.

Отлично, просто отлично.

Зал сверкал хромом, армированным хрусталём и белоснежной эмалью. Ослепительные шкафы (или приборы?) выстроились по линейке сверкающим строем с востока на запад. Огромный матово-мерцающий экран раскинулся на всю северную стену. Окна увиты живой зеленью. Дальний угол кокетливо отгорожен раздвижными ширмами. И — никого. Ни бойких лаборантов, ни многоучёных специалистов, ни даже ИИ-уборщика.

Берт поймал себя на желании стать маленьким, незаметным и сбежать.

— Ник, выходи! Гости на пороге! — проорал Пети, ничуть не подавленный великолепием науки. Руку Берта он не отпускал. То ли хотел морально поддержать, то ли упреждал попытку к бегству.

Ширмы дрогнули, выпуская навстречу посетителям гела — широкого в плечах и в скулах, рыжеватого и хмурого. В его традиционно белых крыльях тут и там пестрели рыжие перья.

— Тебе бы всё орать, — проворчал гостеприимный хозяин. — Горлопан. Это он?

— Я Бертран, — напомнил Берт, которому уже изрядно надоела роль оборудования.

— Он самый, — кивнул Пети. — Познакомься с Бертом, Ник.

Какой-то скверный фарс. Головидео, реал-программа третьего разбора.

Ник смерил предполагаемого пациента тяжёлым взглядом с ног до головы и обратно, взял за плечи, покрутил туда-сюда.

— Хлипкий какой-то, — сказал с сомнением, ни к кому конкретно не обращаясь.

Пети промолчал. Напряжённо, словно ожидая чего-то.

— Нормальная комплекция, — огрызнулся Берт, рывком выдираясь… пытаясь… неловко дёргаясь в железных лапищах Нудного Ника.

Улучшальщик его усилий, кажется, не заметил. Вот так же, держа за плечи, переставил к окну. Развернул.

Стоило бы прозвать его не Нудным, а Хамским.

— Как тебе растение, Берт?

— Катитесь к ёжикам. — Берт решил, что процесс выклёвывания мозгов зашёл достаточно далеко. Он из последних сил сдерживался, чтобы не начать постыдно вопить, брызгая слюной, и позорно взывать к Биллю о свободах.

— А всё-таки? — спокойно, почти равнодушно настаивал Ник, теперь точно Нудный. — Я читал, что ты неплохо разбираешься во всякой там ботанике.

Берт не собирался потакать хамству, но всё-таки не удержался, скользнул глазами — да так и прикипел.

Мясистые тёмно-зелёные, довольно толстые стебли сплетались причудливыми узлами и косами. На жёстких черенках покачивались не листья, а… маленькие пятипалые ладони. Человеческие или гельские. Настоящие, со всеми деталями, умилительно пухленькие. Ладошки потешно шевелились, цеплялись за стебли и друг за друга, крутили фиги, обхлопывали вокруг себя, искали, наверное, что-то. Чёрные ноготки ярко блестели.

Пожалуй, это было смешно. Но Берта пробрал страх. Нутряной, от промежности поднимающийся, холодный и липкий страх. Берт воззвал к логике: это всего лишь забавный генетический эксперимент, шутка. Может, квалификационная работа какого-нибудь молодого балбеса, выпускника Универсиума. Разве можно вешать опасный предмет в общественных местах?

Не помогло.

Ладошки вдруг забеспокоились сильнее, суетливо зашелестели. Берту показалось, что чёрные ноготки становятся длиннее, загибаются острыми крючьями. Под грудой стеблей что-то заворочалось. И это что-то не было растением.

В землю закопали человека. Живого. И через его плоть прорастили корни, ветки и листья ядовитой лианы. Лиана ела человека день за днём, а он пропитывался отравой. Человеку просто хотелось домой, а когда понял, что домой не попадёт, захотел достать всех, кто в этом виноват…

Стараясь не показывать, насколько испуган собственной фантазией, Берт отступил на шаг от окна.

— Да ты что, — насмешливо сказал Ник, — цветочка забоялся? А ещё говоришь, что лес любишь.

— Он ядовитый, — вырвалось само, раньше, чем Берт успел обдумать ответ. — Сильный токсин. И… мне кажется, что он слишком подвижный для цветочка.

Стебли вздыбились зелёным фонтаном и брызнули навстречу Берту сотней скрюченных от злобы пальчиков. Бессильно проскребли воздух в дюйме от Бертранова носа и опали, будто ничего и не было. Невинный цветок.