Страница 75 из 89
Тогда, как и сейчас, господство над миром лежало, трепеща, на красных весах войны. Тогда, как и сейчас, два великих флота столкнулись друг с другом в преддверии величайшего сражения, которое должно было определить морскую империю и судьбу народов. Тогда решалось, будет ли это Рим или Александрия, теперь Англия или Испания.
Я закрыл глаза, все еще стоя лицом к лежащей на якоре Армаде, и увидел, как из темноты поднимается зловещее пламя брандеров, дрейфующих вместе с ветром и приливом на сбившиеся в кучу галеры флота Антония. Я видел, как они проникли в них, и снова наблюдал за последовавшим крушением и разгромом, и снова вел своих орущих морских волков в последнюю атаку на эту разбитую и охваченную паникой толпу.
Этого было достаточно. Не напрасно это благословенное видение посетило меня в тот решающий час судьбы Англии.
Галеон Дрейка «Месть» лежал на якоре в двух кабельтовых от «Леди Кейт», и когда я снова открыл глаза, то заметил, что сквозь мрак к нему несется пинас. Я окликнул его, и мне ответил голос Дрейка. Я снова позвал его, прося подойти к борту, и пинас развернулся под моей кормой.
— Что там, сэр Валдар? — спросил адмирал таким тоном, что я понял, что он чем-то раздражен. — Вы что-нибудь видели? Есть у «донов» признаки движения?
— Если вы найдете время, чтобы подняться на борт, сэр Фрэнсис, — ответил я, — или если вы возьмете меня на свой корабль, я расскажу вам кое-что из того, что я видел, и что может иметь отношение к завтрашнему сражению, если мы собираемся биться, но я хочу, чтобы нас никто не услышал.
— Тогда чем быстрее вы расскажете, тем лучше, — прорычал он, карабкаясь по борту. — И пусть мне это понравится больше, чем все, что я слышал там, на совете у лорда-адмирала.
— В этом я не сомневаюсь, — сказал я, входя с ним в каюту и запирая за собой дверь.
Я рассказал о том древнем морском сражении при Акциуме и о том, как мы заставили огонь сражаться вместо нас. И когда я закончил, он ударил кулаком по столу с такой силой, что выбил из него пыль, и воскликнул:
— Клянусь Господом воинств, ты попал в цель, сэр Валдар! Надо так и сделать — поджечь собственные корабли! Ты знаешь, в наши дни ходит много праздных разговоров о том, что такие средства не годятся для христиан, как будто есть какая-то разница в том, чтобы сжигать корабли на якоре, как мы это делали в Кадисе, или посылать горящие брандеры во вражеский флот. Да, клянусь честью, надо так и сделать, и мы с тобой, сэр Валдар, сделаем это, если только «доны» подождут, пока мы подготовим корабли. У меня есть четыре или пять суденышек, которые я вполне могу выделить для такого хорошего дела, и я не сомневаюсь, что мы сможем найти другие.
— Я найду остальные, — ответил я, — если предам огню все корабли, кроме этого.
Так и было решено. Это было в субботу вечером. Все воскресенье мы упорно трудились, готовя наш ловкий ход, и когда наступила ночь, безлунная и облачная, у нас было восемь судов, битком набитых горючим материалом, и каждый с полудюжиной бочек пороха, аккуратно уложенных под палубой. Мы дождались, пока прилив не переменится, и теперь он мчался от нас к Армаде, обтекая огромные галеоны, стоящие на двойных якорях.
Был отдан приказ, суда были подожжены, и с закрепленными рулями и парусами мы отпустили их. Пламя ревело и прыгало все выше и выше по мере того, как они быстро дрейфовали по своему пути, а затем мы услышали крики и вопли, и хриплые команды, доносившиеся над водой от испуганных «донов».
У них не было времени поднимать якоря или ставить паруса. Обрезанные якорные тросы соскользнули в воду, и огромные плавучие замки, покрасневшие от яркого огня брандеров, беспомощно дрейфовали прочь, врезаясь друг в друга, разбивая рангоуты и такелаж, сцепляясь в диком и непоправимом беспорядке, а безжалостный прилив уносил их к фламандским пескам. И все это время брандеры двигались на эту запутанную массу со своим пылающим грузом, безжалостные, как судьба, и страшные, как смерть. Вскоре одна за другой вспыхнули пороховые бочки, и один за другим восемь брандеров разлетелись на куски, разбрасывая искры и пылающие обломки высоко в воздух и далеко среди «донов».
Теперь или никогда настало время нанести удар, тогда Армада будет рассеяна и Англия спасена. Все якоря были уже подняты, и под всеми парусами, какие только были, английский флот устремился вперед, чтобы вершить долгожданную месть. Огромный «Сан-Мартин» испанцев каким-то образом тронулся в путь, и вокруг него выстроилось еще с полдюжины высоких кораблей. Адмирал Говард свернул, чтобы захватить большой галеас, запутавшийся с другим галеоном и поэтому наполовину беспомощный. С его стороны это было глупостью, но для нас удачей, потому что Дрейк оказался во главе линии.
Пробил час и пришел Человек. В одно мгновение Говард со своей глупой тактикой был забыт, Дрейк стал нашим вождем, и за ним мы пошли в мрачном, ужасном молчании, пока между нами и кольцом кораблей вокруг адмирала Сидонии не осталось только половины расстояния пистолетного выстрела. Затем, как одна, прогремели наши пушки. Это был рев морского льва, набрасывающегося на добычу, и вместе с ним погребальный звон для Непобедимой армады. Мы пронеслись сквозь клубы дыма и пламени, развернулись и обрушили еще одну бурю на сбившихся в кучу «донов». Затем с севера донесся ответный грохот пушек Уинтера и Сеймура, и, когда мы уже три часа занимались этой мрачной, славной работой, сражаясь так яростно и ожесточенно, как только могли наши горячие сердца, подошел Говард с отставшими. Он тоже нырнул в битву, и величайший морской бой, закрутился быстрее и яростнее, чем любой другой морской бой, в котором когда-либо сражались люди.
Загнанный в угол английский лев клыками и когтями рвал эти гигантские корпуса в щепки, отбрасывал их в стороны, где они оседали и тонули, и бросался искать новую добычу. Мы заряжали и стреляли, давая «донам» то, за чем они пришли так далеко, и милю за милей мы гнали их сбившуюся, спутанную массу обломков по узким водам мимо Дюнкерка всю эту ночь и весь следующий день, и все, что осталось от самого могучего флота, уплывало вдаль, разбитое и беспомощное. Бой превратился в погоню.
С полудня начался дождь, и усиливающийся ветер уверенно задул на нидерландский берег, который, как мы полагали, вскоре станет могилой некогда Непобедимой Армады, а мы, держась с наветренной стороны от галеонов, наблюдали, как море бьет их, окружая и гоня их вперед, чтобы никто не мог спастись.
Еще три часа такого хорошего ветра, и испанский адмирал Сидония никогда больше не сидел бы под своими апельсиновыми деревьями в Порт-Сент-Мэри. Но этому не суждено было случиться. Снова ветер переменился, и опять «доны» были спасены. Ветер сменился на южный, и тогда все рули испанцев опустились, а все паруса поднялись. Перед испанцами открылось море, а сзади задул свежий бриз, и большие корабли, пошатываясь, пошли на север, а Эль Драке, изрешеченный пулями, без пороха, беспомощно следовал за ними.
Много лет спустя я узнал, что в память об этой нашей победе была отчеканена медаль, и на этой медали я прочел надпись на добром старом латинском языке: «Он дунул своими ветрами, и они были рассеяны» — благочестивая мысль, которая, как и некоторые другие, которые можно прочитать на надгробиях монархов, более благочестива, чем верна, ибо я, сражавшийся от начала до конца в этой долгой погоне и отчаянной битве, говорю вам, что трижды ветер пощадил Армаду в нашем долгом сражении вверх по проливу Ла-Манш, и в четвертый раз, как я только что показал вам, спас ее от самой страшной катастрофы из всех, потому что, когда западный ветер поворачивал к югу, между испанскими килями и нидерландскими грязями оставалось всего пять морских саженей.
Так что не переменчивым ветрам нынешняя Англия обязана своим спасением, а скорее тем крепким английским сердцам и сильным английским рукам, которые завоевали для нее свободу в течение этих шести роковых дней и ночей, и тому благородному мужеству, и преданной стойкости людей, которые снова и снова бросались в бой независимо от того, сражался ли ветер на их стороне или против них, не зная ничего, кроме опасности, угрожавшей Англии, и их долга спасти ее. Только когда Гравлин был потерян и отвоеван, а южный ветер вырвал добычу из наших рук, поднялись волны и шторм ударил по тому, что мы пощадили от Великой армады Филиппа, и началась ее окончательная гибель. А теперь вернемся к моей истории.