Страница 59 из 89
Но из всех глаз, обращенных на меня, я видел только два, потому что Бренда тоже поднялась и прикоснулась прелестными губками к краю золотого кубка с вином, и она все еще стояла, глядя на меня, пока я сидел. На мгновение снова воцарилась тишина, а затем сквозь нее донеслась холодная, ясная музыка ее голоса:
— Что, Валдар, ты, в честь которого спели сагу, потерял голос или твой кубок с вином иссяк, что ты не можешь ни крикнуть, ни выпить с нами?
— Ни то, ни другое, северная Лилия, — снова взревел берсеркер Хрольф. — Он наслушался монашеской магии, и она лишила его смелости. Он родом с Востока и, несомненно, верит, как, я слышал, верят некоторые женщины и дети, в эту сказку лжецов с бритыми макушками…
— Сам лжец! — крикнул я, вскакивая на ноги и опрокидывая тяжелый стул, на котором сидел. — Сам лжец, как бы тебя ни звали и откуда бы ты ни был. Неужели ты думаешь, что не бывает ничего, кроме того, что рассказала твоя кормилица или что видят твои затуманенные вином глаза? Я говорю тебе и всем здесь присутствующим, что это не лживая сказка, а величайшая из всех истин, которые когда-либо слышали людские уши!
Они расхохотались:
— Докажи! Докажи! Почему мы должны верить тебе, чужестранец?
— По той причине, что я сам видел то, о чем говорю, так как я стоял перед Голгофским крестом, как сейчас стою перед вами, и этими глазами, которыми смотрю на вас, я видел Белого Христа на кресте. Это правда. Тот, кто в следующий раз назовет это ложью, также назовет и меня лжецом и понесет наказание.
— А что, если я скажу, что это всего лишь пустая сказка, а ты, Валдар, просто грезишь, когда рассказываешь ее нам?
Бренда рассмеялась, произнося эти гладкие слова с насмешливой улыбкой на красивых губах и вспышкой веселья в глазах, которая показала мне, что эта история вызвала у нее не больше доверия, чем у самого грубого и глупого берсеркера в зале. Они ждали, что я отвечу, и в наступившей тишине я повернулся к ней и сказал:
— Тогда, северная Лилия, я должен сказать тебе, что в стране за звездами, где ты была с тех пор, не хранятся воспоминания, потому что ты сама лежала и плакала у подножия креста, когда тьма упала с небес, а я лег рядом с тобой, чтобы умереть на том же холме Голгофы. Скажи теперь, разве ты не помнишь, как упала эта тьма, когда голос Белого Христа воскликнул: «Все кончено!» Разве ты не помнишь, как молния сверкнула в расколотом небе, и земля содрогнулась, и природа закрыла свое лицо в ужасе этого страшного часа?
Она вздрогнула, как от внезапного паралича, и побелела до самых губ, но, прежде чем она успела вымолвить хоть слово в ответ, злобный крик разнесся по всему залу, и над столом прозвучал яростный, резкий рев Хрольфа со смехом, больше похожим на вой дикого зверя, чем на голос человека:
— Лжец! Лжец! Я назову тебя лжецом и докажу это, хотя ты и прожил тысячу лет, ты, умеющий пугать женщин лживыми сказками! Посмотрим, что ты можешь сделать с мужчиной. Клянусь светлыми глазами Бальдра, ты не сможешь просто так украсть румянец со щек нашей госпожи! Что ты на это скажешь?
— Что сегодня вечером ты нашел в своих чашах больше мужества, — ответил я, — чем найдешь утром в своем сердце. И если ты, незаконнорожденный сын язычницы, хочешь услышать больше, я скажу тебе, что сражался и побеждал воинов, которые могли бы свернуть твою бычью шею, пусть она и толста, как свернули бы курице!
Не его насмешливые слова ужалили меня до такой степени, что эти слова вылетели из моего раскаленного докрасна сердца. Это была презрительная улыбка на губах Бренды, и холодный свет, который сверкал в ее глазах, когда она слушала меня, потому что мысль о том, что она могла слушать меня только с этим холодным презрением, изгнала все другие мысли из моего сердца и на мгновение свела меня с ума, и я уже не мог сдерживать себя.
С этими словами я покинул свое место и зашагал туда, где Хрольф стоял посреди группы собратьев-берсеркеров, топая ногами и размахивая огромными волосатыми руками над головой, и пуская пену изо рта в разгаре неистовой ярости.
Ярл Ивар крикнул мне, чтобы я вернулся, сказав, что он может защитить своего гостя, но было уже слишком поздно. В моей крови горела та же безумная ярость, которая подстегивала меня в последней дикой атаке в Ярмуке. Я шагал среди толпы, расшвыривая суровых викингов направо и налево быстрыми ударами сжатых кулаков, и прежде чем Хрольф успел выхватить оружие или обхватить меня руками, я схватил его за бороду и густые пряди, свисавшие на шею, и одним резким рывком свернул его голову так, что кости шеи треснули, а язык выскочил из задыхающегося горла, и когда я отпустил его, шея была сломана, и его огромное тело упало на пол, как туша убитого быка.
— Один лживый болтун замолк! — сказал я, поворачиваясь к остальным. — Так кто же будет следующим?
Но едва эти слова слетели с моих уст, как дюжина мускулистых рук обхватила меня, прижав руки к бокам и почти выдавив из меня дух. Я боролся изо всех сил, но тщетно. Наконец, я рухнул на тело Хрольфа, а сверху на мне было полдюжины этих рослых язычников.
Следующее, что я узнал или услышал, был низкий голос ярла Ивара, прорвавшийся сквозь шум:
— Отпустите, эй, вы там! Он мой гость, и у него есть право гостя! Отпустите его, говорю. Что, полдюжины на одного? Стыдитесь! Так сражаются хорошие викинги?
— Свяжите ему руки и поднимите! — крикнул кто-то из толпы надо мной.
Мне завели за спину руки и связали запястья. Меня подняли на ноги, и я стоял среди них молча со стиснутыми зубами: мои щеки пылали, а глаза сверкали, потому что первый раз в жизни я страдал от унижения быть связанным.
— Он убил моего кровного брата, и я требую право крови на него! — ревел огромный полуголый берсеркер рядом со мной.
— Он врал нашей госпоже Бренде, — вопил другой. — Давайте бросим его к ее ногам, и пусть она решит его судьбу.
— Это твое право, Бренда, поскольку Хрольф получил свою смерть, говоря за тебя. Что скажешь? — спросил ярл Ивар.
— Стой! — прежде чем она успела ответить, крикнул молодой Ивар, пробираясь сквозь толпу ко мне. — Я требую его жизни, потому что он спас мою, как вы все знаете, когда сарацины сбили меня с ног. Если он умрет, клянусь славой Одина, что последую за ним в Валгаллу, потому что никогда еще не обнажал меча более храбрый человек, чем он, христианин или нет!
— Валькирии еще не пришли за ним, брат Ивар, — ответила Бренда все тем же ласковым, холодным голосом, который раньше довел меня до безумия. — Приведите его, и мы послушаем, что он скажет в свое оправдание.
Тогда они отодвинули стол от ее кресла, подтащили меня к ней и хотели поставить меня перед ней на колени, но она возразила:
— Нет, нет, не надо. Сумасшедший или в здравом уме, но он мужчина, так что пусть стоит как мужчина.
Они позволили мне встать, удерживая меня по бокам, и мы снова оказались лицом к лицу, она — холодная, спокойная и величественная, а я — красный от гнева и стыда. Моя кровь кипела, и каждый мускул в моем теле дрожал от ярости.
— Ну, Валдар, метко названный «Крепкая рука», что скажешь? Пойдешь ли ты к Камню жертвоприношения заплатить за кровную вину, или признаешь себя моим рабом и понесешь другое наказание, которое я наложу на тебя?
Если бы на ее губах была хотя бы слабая улыбка или в ее голосе звучала легкая нотка доброты, я бы преклонил перед ней колени и отдался на ее милость или на ее каприз; но она смотрела на меня, как царица на раба, и голос ее был столь же безжалостен, сколь ласков и чист, и по мере того, как я слушал, яростное пламя в моем сердце разгорелось жарче, чем когда-либо, и я сказал:
— Даже если бы узы твои были из шелка и золота, а служение тебе — самое сладкое рабство, какое может выпасть на долю мужчины, все же они никогда не заставят меня служить тебе. Забери свои узы, ведь тебе понадобятся более крепкие, чем эти, чтобы связать Валдара!
И с этими словами я почувствовал, как вся сила моего тела перетекла в руки, и одним могучим рывком разорвал веревку, которой они связали мои запястья, схватил за волосы тех двоих, что держали меня, и стукнул их черепами друг об друга так, что они упали на пол оглушенные.