Страница 38 из 89
Мы сохранили триста галер, принадлежавших Антонию в то утро, но больше половины нашего флота было уничтожено в бою, так что можете сами представить, что случилось бы, если бы те шестьдесят галер, самые большие и сильные из всех, не дезертировали в самом начале битвы.
Всю ночь Акциум ярко сиял в огне горящих галер, и когда наступило утро, Октавиан стал властелином мира.
Не буду подробно рассказывать о том, что последовало за этой вечно памятной битвой и как достойный наследник Цезаря принял присягу солдат и матросов Антония и вернул их на службу Риму. Это был политический ход, равно как и акт милосердия, так как он сделал его обладателем всей мощи Рима. Вы также знаете, что Антоний со стыдом и отчаянием пришел в Александрию и еще год Октавиан позволил ему жить в пьяном сне с той, ради которой он потерял весь мир.
Достаточно сказать, что известие об Акциуме пришло всего за одиннадцать месяцев до того, как я, стоя на баке «Илмы», провел авангард римского флота, как я вел флот Клеопатры, между фортами Пелусия и мы с моими скитальцами высадились, чтобы вместе с римскими легионами двинуться на Александрию и разыграть там последний акт той позорной драмы, которую начала Клеопатра, когда ее лживое сердце подсказало ей выбрать позор измены и смехотворное великолепие вассального трона вместо славы, которая могла бы принадлежать ей — да и мне тоже, — если бы только героическая душа Илмы оживила эту прекрасную подделку, и она сдержала клятву, в свидетели которой призвала Исиду в ту ночь в храме Птаха.
Пелусий пал перед нами почти без боя. Это было еще легче, чем семнадцать лет назад, когда я захватил город для Клеопатры. Когда весть о падении Пелусия дошла до Александрии, последние угольки героизма, оставшиеся в груди Антония, разгорелись, превратившись в подобие пламени. Он набрался смелости от отчаяния и послал Октавиану вызов, который, несомненно, был порожден безумием какого-то пьяного сна. Он предложил разрешить спор, который судьба уже решила, единоборством под стенами Александрии.
Но Октавиан не стал бы заниматься такими глупостями, ведь он был человеком, познавшим бесценный секрет никогда не упускать преимущества, и поэтому он отослал гонца назад, чтобы заявить Антонию, что тот должен победить не Октавиана, а Рим. Через час Октавиан отправился с авангардом, к сожалению, оставив меня и моих готов сзади против нашей воли, чтобы мы выдвигались с основной армией. Можете представить, как горько я сожалел об этом, когда во время марша мы узнали, что Антоний совершил вылазку с цветом остававшейся у него кавалерии и нанес поражение коннице Октавиана.
Но это был лишь отблеск догорающей свечи, последняя из побед Антония, так как на следующий день сражение под стенами города закончилось уничтожением его наемников и дезертирством последних из оставшихся у него легионеров к Октавиану. К моему огорчению, Антония в той схватке не было. На морском побережье Александрии он готовил флот, тот самый, на котором Клеопатра бежала из Акциума, чтобы уплыть с ней вдвоем в какую-нибудь далекую страну, где, согласно его последней тщетной мечте, он мог бы жить с ней вне власти Рима.
Затем последовало последнее и самое гнусное предательство Клеопатры. С Антонием ей больше не на что было надеяться, но Октавиан был мужчиной, и она грезила покорить его, как покорила великого Юлия и несчастного Антония, и когда на следующий день после сухопутной битвы наш флот был выведен из Пелусия, чтобы взять штурмом гавань Александрии, она уже подкупила капитанов галер, и каждая была без боя сдана победителю.
После такого мерзкого поступка, еще один шажок привел ее к ногам Октавиана, но она была отвергнута, как когда-то давно была отвергнута мною в расцвете ее юной красоты. Ей было сказано, что ценой ее жизни будет сдача ее сокровищ в Египте и присутствие в Риме в качестве украшения триумфа того, кто теперь был дважды ее победителем. Тогда, наконец, ее гордость взбунтовалась, и, более достойная в смерти, чем в жизни, она решила принять наказание за нарушенную клятву и умереть от собственной руки в самый страшный час своего отчаяния.
Вы знаете печальную историю того, что потом произошло. Как она с фрейлинами Ирас и Хармион отправилась в великую гробницу, которую построила для себя, в ту верхнюю комнату, которая располагалась над склепом, где хранились сокровища, которые она собиралась сжечь вместе со своим телом; и как Антоний, доведенный до отчаяния ее последним предательством, бросился на меч в своем дворце и был унесен, истекающий кровью, чтобы умереть рядом с ней.
Я должен рассказать о том, что видел сам, этими же глазами, которые смотрят сейчас, затуманенные и полные слез, на эту исписанную страницу. Когда Антоний бросился на меч, я как раз входил во дворец во главе сотни моих готов, чтобы доставить его живым или мертвым к Октавиану в Себастий[17]. Мы только что пробились в маленький портик на Царской улице, где скрылся Антоний, как оттуда выбежал плачущий раб:
— Великий Антоний умер! Пусти меня, я должен доложить царице.
Я схватил его за горло и, повернув к себе, спросил:
— Где он? Отведи меня к нему, или я сломаю тебе шею и пошлю вслед за ним.
В этот момент из зала, выходящего во дворик, где мы находились, донесся тяжелый стон. Я вбежал в зал и увидел Антония, который лежал на мраморном полу с мечом в груди, истекая кровью и корчась от боли:
— Клеопатра! Отведи меня к ней, чтобы мы могли умереть вместе.
— Хорошо! — ответил я. — Одурманенный трус! Я отведу тебя к ней, потому что я могу нести тебя, как бы ты ни был велик, и ты умрешь в подходящей компании.
С этими словами я поднял его, взвалил на спину и, приказав рабу показывать дорогу, понес его в сопровождении моих готов, которые отгоняли толпу, кишевшую на улицах, к мавзолею, который по приказу Клеопатры поднялся из земли, словно какое-то волшебное сооружение перед храмом Исиды.
Сильные руки моих готов распахнули огромные бронзовые двери нижней палаты, и я взбежал вверх по лестнице, ведущей в комнату смерти.
От удара рукой дверь распахнулась, я вошел внутрь и снова увидел Клеопатру, в последний раз. Она полулежала на кушетке, в гордости своего последнего богохульства одетая как Исида, и увенчанная змеиной короной Урея. Ирас и Хармион стояли рядом, возле кушетки лежала корзина с инжиром. Когда я вошел, она с диким пронзительным криком вскочила на ноги, а я, не говоря ни слова, положил Антония на шелковые простыни, которые все еще хранили отпечаток ее фигуры. Затем я повернулся к ней:
— Вот твой любовник, царица Египта. Взгляни на него, ибо ему нужна самая нежная твоя забота.
Какое-то время она молча безумно смотрела на меня, а потом с криком, который до сих пор звенит у меня в ушах, бросилась на тело Антония и, вытащив меч из раны, прижалась к ней губами, словно хотела остановить ими кровь. Глаза Антония медленно открылись, и, собрав последние силы, оставшиеся в его некогда могучем теле, он поднял руку и положил ей на голову, и, раздвинув распухшие губы в ужасную улыбку, умер.
Когда он испустил последний вздох, Клеопатра подняла обезображенное горем и страданием лицо; ее когда-то сладкие уста были выпачканы кровью ее любовника. Она пробормотала что-то, что едва можно было принять за человеческую речь, сунула правую руку в корзину с инжиром, а левой сорвала с груди тонкое шелковое платье. В следующее мгновение она вынула руку из корзины, и в ней что-то шевелилось.
В следующее мгновение она прижала ее к груди, и тогда плоская голова змея Урея приподнялась и упала на прекрасную белую плоть. Без рыданий и крика она отшатнулась и замертво упала на тело человека, которого сначала заманила к гибели, а потом предала его победителю. Так умерла прекраснейшая и гнуснейшая из дочерей женских.
Что касается меня, то мне стало смертельно дурно от этой сцены, которая была для меня в десять раз ужаснее, чем для любого другого, кто мог ее видеть. Шатаясь, как пьяный, я вышел из комнаты, когда Ирас и Хармион, верные госпоже до последнего, закололи себя отравленными кинжалами и упали замертво там, где их нашли римляне — рядом с ложем, на котором лежали их господин и госпожа, соединенные единственным известном им браком, освященном святостью и тайной смерти.
17
Храм, который Клеопатра начала строить в честь Марка Антония; впоследствии стал храмом в честь Августа.