Страница 44 из 55
И опять все молчали, уставив на Павла Александровича изумленные глаза.
– Вы знаете Суханова? – спросил Воронихин после некоторого молчания.
– Да, видел и слышал его наивные суждения о «фармазонах». Но его наивность, мне кажется, не лишена мудрости. Кому-кому, а вам, Андре, не к чему заниматься этими мистическими таинствами, хотя бы и прикрытыми благими вожделениями.
Опять смолчал Воронихин, лишь глаза его ласковей смотрели на Павла Строганова и улыбка снова озарила его лицо, выражавшее отпечаток глубокой мысли и человечности.
– Что ж молчите, господа? Ну, тогда прощайте. Но я сказал то, что думал, прошу не быть на меня в обиде… Андре, нам пора на лодку и домой!..
Четыре матерых гребца сидели в веслах. Павел Строганов и Воронихин решили прокатиться в лодке к дому старого графа на Мойку окружным путем, через залив. Предоставив женам любоваться ярким вечерним закатом, они, не обращая внимания ни на побережье залива, ни на корабли, пришедшие из дальних стран, продолжали все тот же разговор, который возник на даче:
– Вы знаете, Павел Александрович, что моя философия простая – трудиться на пользу людей, сделать что-то заметное, не только скрашивающее мою жизнь, но чтобы и смерть мне была не страшна, ибо что-то мною сделано, не даром жизнь прожита, – говорил Воронихин, как бы в чем-то оправдываясь перед Павлом. – Другое дело вы, Павел Александрович, вы государственный муж, стало быть, и путь ваш иной. А в масонстве, повторяю вам, меня с моим мягким характером, пленили известные правила этой ложи: скромность, повиновение, добронравие, любовь к отечеству и братии, постоянство, щедрость и любовь к смерти…
Павел чуть заметно усмехнулся, обнял Воронихина, сказал:
– Конечно, все это не противоречит евангельским истинам. Но кто среди владетельных и богатых живет не в разладе с евангельским учением? Никто! Да что говорить! – махнул рукой Павел. – Всё это трын-трава. Ни Екатерина раньше, ни Александр теперь, я не говорю о Павле, не жаловали и не жалуют своим благоволением масонство. Больше того, знаешь ли ты, Андре, как сами вожаки этого общества под конец своей жизни раскаиваются и оплевывают свои былые увлечения?
– Нет, об этом не знаю, – поникнув взором и видя под ногами только скрученную тонкую снасть и аккуратно кованный железный якорек. – Кто бы это такой отступник нашелся? – спросил Воронихин Павла.
– Да сам Елагин, покойный «предводитель» ложи. Незадолго до смерти своей рукопись сочинил «Повесть о себе самом». Разумеется, рукопись попала в руки масонам и они ее держат даже друг от друга втайне. Читал я список, есть у отца моего, бережется под замками и печатями.
– Ну и что там?
– Все отрицается Елагиным. Масонство признается им лишь как глупейший и ненужный бред! Нет, Андре, не для русского духа масонская затея! А если найдется у тебя толика свободного времени, читай древних греческих и римских мудрецов; не возбраняется и французских философов-просветителей знать. Полезно для ума и сердца. Но все твое время поглощено трудами. Тебе некогда листать книги и задумываться над прочитанным.
– Да, некогда, – признался Андрей Никифорович. – Работа, работа, без конца… Читаю мало, разве по субботам, вечерком, после бани. Да и читаю как-то урывками, будто на оракуле гадаю. То одну книгу достану из шкафа, то другую. Полистаю, и – обратно на полку. Голова разными мыслями занята! Чертежи, расчеты, сметы… У меня ведь и книг много, одних новиковских изданий десятки, и вольные и запретные есть. Опять же и библиотека Академии, и вашего батюшки книжное хранилище мне доступно. Одна препона – занят до последнего предела. – Воронихин задумался.
– Изыскивай, Андре, время. Книга – великое дело, – посоветовал Павел Строганов. – Я раньше помоложе был, не понимал этого. Разумей, не древних архитекторов книги меня интересуют, а греческие философы и римское право, военная наука и история мне тоже не излишеством кажется, знать положено.
– Положено, говорите, – оживился Воронихин, – не под Аустерлицем ли пришла об этом догадка в голову?
– Из поражений, бывало, и Петр Великий пользу извлекал, а нам и бог велел… – ответил на это Павел Александрович.
А когда они прибыли в Строгановский дворец, Павел увел Воронихина в свою библиотеку и снабдил его книгами, переведенными с латинского.
С томиками в кожаных желтых переплетах – Сенеки, Марка Аврелия, Эпиктета и других древних авторов Воронихин вышел от молодого графа, расставшись с ним с искренним дружелюбием.
Это была последняя встреча Воронихина с его давним другом-приятелем Павлом Строгановым. Происходила она за три с лишним года до освящения Казанского собора и, стало быть, за четыре года до наполеоновского нашествия.
У СУХАНОВА НА ПОДРЯДЕ
Петербургская зима в тот год выдалась слякотной, не удобной для строителей, но работа велась непрерывно. И если было больше больных, нежели в крепкие русские морозы, то подрядчики находили выход из положения, заставляя здоровых людей трудиться в ночную пору при свете костров и фонарей, а также в праздничные и воскресные дни.
Весна по приметам стариков обещалась быть скорой, поэтому подрядчик Самсон Суханов, предвидя, что с наступлением весны много понадобится ему людей, своевременно, еще на масляной неделе, написал в родные красноборские места мужикам прелестные и заманчивые письма с приглашением на весенний и летний сезон в Питер на работы до самой глубокой осени. А в письмах тех, кроме обычных низких земных поклонов, были расписаны поденные и помесячные цены разному рабочему люду зависимо от умения каждого. Дороже подносчиков, закоперщиков и плотников ценились кузнецы и каменщики. Но между прочим Суханов предупреждал в своих «оказиях» вербуемых отходников, что какие цены за труд существовать будут, не следует забывать – расчет ассигнациями, а им цена четвертак серебром за рублевую бумажку…
– И то не худо! – решали между собой мужики, – в деревне сидя и того не добудешь…
С запасом ржаных сухарей, сушеной рыбы; в домотканых подобиях одежды, армяках, в овчинных полушубках шли ватагами с северодвинских и сухонских берегов мужики в столицу на заработки, шли торопились, пока держались морозные мартовские утренники и не мешали на путях-дорогах весенние разливы. И только когда подходили к Волхову, вроде бы начиналась настоящая весна.
Волхов шумел, пенился.
Посредине реки, над глубокими местами, косматились быстрые островерхие волны, а на залитых берегах торчали из воды вершинки кустарника и плескались на отмелях отяжелевшие от икры матерые щуки.
Волховские рыбаки-лодочники переправляли на левый берег подошедших, уставших от пешего пути вологодских и архангелогородских сезонников. Теперь недалеко им оставалось до Питера.
В столице, в первую очередь, ночлег с отдыхом, баня, затем серьезный разговор с подрядчиком – комиссионером купцом Самсоном Сухановым. И не просто разговор, не только вера на слово, а совместная выработка настоящего договора и подписание его.
Прячась от холодного дождя, собрались сезонники в пустом бараке, где когда-то шлифовались колонны, поставленные внутри собора.
На сборище явился сам подрядчик Суханов, с ним экзекутор, стряпчий-делопроизводитель, сочинитель бумаг. Для острастки и вящего порядка был еще приглашен чиновный представитель из Управы благочиния. Все четверо торжественно разместились за широким верстаком, покрытым для приличия холстиной.
Мужики и парни и еще не достигшие совершенного рабочего возраста подростки сидели на тесинах, обрубках балок, на обломках гранитных глыб – кто где и как мог примоститься.
Стряпчий положил перед собой и разгладил лист серой шероховатой бумаги, развернул тряпицу и достал исправное, остро очинённое гусиное перо, отвинтил крышку от карманной медной чернильницы и поставил ее посреди верстака, авось понадобится не ему одному, во и господину экзекутору Епанчину и члену Управы благочиния. Сверху на листе крупно, правильным почерком дошлого канцеляриста стряпчий вывел: «Договор подрядчика и комиссионера гильдии купца Самсона Суханова с вологодскими и архангелогородскими губерний мужиками-рабочими на предмет подряда работ на все нынешнее лето…»