Страница 21 из 55
Он знал, разумеется, что происходило во Франции. Знал о возмущении народа и его недовольстве. Однако «народ» бывает разный. Разве Поль Очер, он же молодой граф Павел Александрович Строганов, близок к народу? Но он против королевской власти. Кто-то кого-то собирается вытеснить вон из Франции, но ради каких общих и благих целей? – Воронихин не вникал глубоко в эти тонкости.
– Отдыхайте, Андре, довольно вам расчерчивать листы. Будут дела посерьезней. Утро вечера мудренее, как говорит ваша русская пословица. Битва, борьба неминуема, размеры ее неизвестны… Боюсь, что гром пушек может на время помешать вам заниматься изучением архитектуры.
Месье Жильбер повернулся лицом к стене, и скоро послышалось его похрапывание.
Воронихину не спалось, но и не работалось. Задумчивый, склонился он над большим листом, на котором циркулем был вычерчен круг и нанесены очертания купольного перекрытия какого-то воображаемого здания.
В соседней комнате, запершись на ключ, неслышно шаркая по ковру мягкими туфлями, ходил взад-вперед Поль Очер и, держа перед собой листовку, заучивал наизусть ее революционное содержание.
В ГОРНИЛЕ СОБЫТИЙ
В тревожные июльские дни 1789 года Жильбер Ромм и его воспитанники Павел Строганов и Андрей Воронихин находились в Париже. Революционные события захватили и увлекли их. Они участвовали в захвате оружия из Дома Инвалидов и вместе с вооруженным народом были на площади во время взятия Бастилии.
Гарнизон знаменитой крепости-тюрьмы состоял всего лишь из восьми десятков инвалидов и небольшого отряда солдат швейцарского полка. Против них, засевших в крепости, выступили тысячи вооруженных парижан. Бастилия сдалась и, как памятник многовекового деспотизма, была разрушена до основания. Вместе с восторженными парижанами Жильбер Ромм и Павел Строганов при осаде Бастилии возглашали на площади:
– Долой тиранов! Да здравствует революция!
Их восторгов не разделял Воронихин, хотя он и не скрывал любопытства к тому, что происходило на улицах и площадях Парижа. Он знал свое место в этой сложной обстановке, не осуждал ни Ромма, ни Очера за их поведение и отношение к событиям. Ведь Ромм у себя на родине, он достаточно умен и знает, что ему делать, а Очер молод, увлечен своим учителем, охвачен новыми идеями, не всегда ясными, но уже господствовавшими в мятежной Франции. А он, бывший крепостной, мысленно, в душе своей, конечно, сочувствует революционному народу, но, с другой, деловитой стороны, он не за этим приехал в Париж, чтобы рисковать своим участием в революции, а потом, по возвращении в Россию, по всей строгости отвечать за свои деяния.
Воронихин по-своему оценил происходящие события и решил, что даже в такое время в чужой стране ему надо заниматься изучением архитектуры, преследуя единственно поставленную цель. Он этим и занимался, отшатнувшись от своих друзей.
Между тем революция развертывалась с невероятной быстротой. Уничтожались всякие права и привилегии дворянства; десятки тысяч аристократов бежали из Франции, их имущество конфисковывалось. Арестованного Людовика XVI перевезли из Версаля в Париж; началось преследование духовенства, которое раскололось на «ослушников», подлежавших репрессиям, и на «конституционное», состоявшее из сторонников революции и искавших от нее спасения.
С первых дней революции Жильбер Ромм и Поль Очер стали членами клуба якобинцев. Они получили дипломы с девизом: «Жить свободным или умереть».
Повседневно участвуя в собраниях парижан, в решениях судеб народа, Жильбер Ромм быстро показал свои немалые способности революционного деятеля, создал известный в Париже клуб «Друзей закона». Ведал библиотекой клуба Очер, руководила канцелярией и оберегала архив этого клуба боевая революционерка Теруань де Мерикур, ставшая близкой подругой Павла Строганова. Она возглавляла женщин революционного Парижа; находясь в ореоле славы, как страстная бунтующая особа, она неожиданно появлялась на заседаниях и собраниях. Выходила на трибуну с двумя пистолетами за поясом и саблей. И не было другой столь одержимой и романтичной фигуры среди женщин мятежного Парижа. Как было не влюбиться Павлу Строганову в Теруань де Мерикур, перед которой преклонялись почтенные люди и трепетали враги революции? Очер влюбился и был с нею неразлучен. Воспитателю приходилось наблюдать за ним и предостерегать его иногда от опасных увлечений. Ромм не забывал еще и о своих обязательствах перед старым графом, посылал ему в Петербург успокоительные письма о своей непричастности к революции и о благополучии пребывания в Париже Попо и Андре.
Однако официальные сообщения из Франции не могли не тревожить Александра Сергеевича Строганова. Он, удрученный заботами о сыне, писал Ромму:
«…Вот наступает теплая погода, надеюсь, что вы ею воспользуетесь, чтобы куда-нибудь проехаться. Умы страшно возбуждены в вашей стороне. Вся Европа смотрит на то, что у вас творится и, признаюсь, ожидать чего-либо доброго трудно…»
Не дождавшись ответа, граф шлет второе письмо и требует от Жильбера уже невозможного. Он предлагает Ромму немедленно покинуть Париж и вместе с воспитанниками – Павлом и Андреем – переехать в Вену к послу Голицыну.
На это письмо графа Ромм ответил уже с некоторым раздражением:
«…В воспитании, мною предпринятом, я ни разу не покинул мысли о том, чтобы оно велось под влиянием любви ко благу, к человечеству и на основаниях здравой философии. Если желания мои не вполне осуществились, в том виновны вовсе не мои намерения, а несчастные обстоятельства, которые нас преследуют и над которыми я не властен; разве считать виною то, что я люблю и желаю заставить любить невинность, простоту нравов, справедливость, свободу, порядок и мир, столь необходимые при столкновениях, самолюбиях и выгодах…»
Но сын старого графа Павел Строганов не обращал ни малейшего внимания на отцовские письма. Он слушал речи Мирабо, Дантона и Робеспьера и чертовски был рад, когда в день праздника Федерации на Марсовом поле Ромм познакомил его с этими знаменитостями. Восторженный Очер думал, что главнейший этап его образования проходит именно в эти дни и месяцы в горниле революционных событий. Он не раз говорил своему учителю, что лучшим днем его жизни будет день, когда он увидит Россию обновленной такою же революцией.
– Может быть, я буду играть там ту же роль, какую здесь играет гениальный Мирабо…
Влияние революции на Павла Строганова, авторитет учителя Ромма были настолько глубоки, что если бы Жильбер Ромм пожелал оставить своего воспитанника навсегда в Париже, ему удалось бы это сделать. Но Жильбер, став страстным деятелем революции, оставался человеком мягкосердечным. Он не захотел вести за собой Очера дальше, к тому же связь молодого графа с Теруань де Мерикур и его активная роль в революции получили широкую огласку…
В то время находившийся в Париже русский посол Иван Симолин получал указания от императрицы сообщать ей не только о происходящих событиях во Франции, но и о поведении ее подданных, пребывавших тогда в Париже.
Посол Симолин жил в центре Парижа на Монмартрском бульваре в доме маркиза Ла Ферьера и мог видеть революцию своими глазами, не говоря уже о более подробных данных, добытых им через тайных агентов.
За годы революции Симолин послал в Петербург свыше тысячи донесений, не считая «приложений» в виде брошюр, газет, журналов, карикатур и прочих документов.
В первый день революции 13 июля, накануне взятия мятежниками Бастилии, Симолин доносил:
«…Вчера вечером произошло восстание. Французская гвардия соединилась с чернью, начала стрелять в отряд королевского немецкого полка… Вот и сейчас, когда я пишу, стреляют под моими окнами, и я боюсь, что эта трескотня и шум продлятся всю ночь… Ночь прошла неспокойно. Было нападение на главный штаб войск, помещающийся против меня, во дворце Ришелье. Были стычки на Итальянском бульваре, на площади Людовика XV и на Елисейских Полях. Стреляли из пушек. Надо надеяться, что будет найден способ прекратить эти безобразия».