«Зайцем» на Парнас

Слово «коллега» сразу сбило мои мысли набекрень. Как бы я ни относился к Вахрямину — он писатель. В афише ясно сказано: «Поэт И. Д. Вахрямин будет отвечать на устные вопросы, а также записки». И вместо того, чтобы скептически улыбнуться, я с достоинством кивнул головой.

— Мы с Аристархом познакомились.

— Познакомились? — ахнула Галя, и ее горячие черные глаза прямо заискрились от нестерпимого любопытства. — В самом деле?

Ближе придвинулись ее хорошенькие подружки-учительницы, на меня от кассы стали оглядываться незнакомые люди. Даже Аристарх, которого щербиновские девушки считали пентюхом, теперь вызвал у них живейший интерес.

— Да нет, вы шутите, Витя?! — атаковала меня Галя. — И поэт Вахрямин вас принял? Какой он из себя? Красивый? Усики есть? Наверно, такой умный — говорить страшно. Ой, я б и слова сказать не могла, честное слово! Передают, у него жена артистка? В чем она одета? Каблуки венские?

— Вахрямин самый обыкновенный человек, — ответил я, намекая на то, что ведь и мы с Аристархом писатели, однако говорим со всеми запросто.

Мы с Аристархом сразу стали центром внимания и явно купались в отраженных лучах славы заезжего поэта.

— Показывал он свои сочинения? — теребила меня за рукав Галя. — Много у него своих книг? С портретом?

— Как вам сказать, Галочка, — промямлил я и ужаснулся сам себе.

Что же я порю? Как у меня все это получилось? Почему я искренне не высказал свои сомнения и о Вахрямине и об его поэме? Стихи-то его «напечатаны» на машинке «Ундервуд». Пока не поздно — нужно отступить назад и рассказать все, что я видел. Да поверят ли теперь? И слишком уж приятно было щегольнуть в роли знакомого знаменитого И. Д. Вахрямина. Я еще не успел прийти ни к чему определенному, как Аристарх с важностью ответил за меня:

— Вахрямин читал нам свою поэму.

— Поэму? — еще ближе подступили молоденькие учительницы. На Аристарха они смотрели кокетливо, с интересом, точно увидели его впервые. — Про что она? Про любовь?

Они сами прыснули смешком, но ответа Аристарха ожидали с жадностью.

— Разное там, — невозмутимо изрек он. — Больше про историческую современность.

К нам прислушивались проходившие мимо люди, тут же сворачивали к окошку кассы, брали билеты. Да: не одни мы с Аристархом, оказывается, были взбудоражены приездом в Старо-Щербиновку поэта И. Д. Вахрямина! Я чувствовал, что в глазах моих знакомых совсем поблек московский рецензент Л. Ушкин. Что он такое? Далекий, никем не виданный литератор. Тут же рядом — живой словотворец, вулкан, извергающий стихи. Меня охватили сомнения: может, я не понял поэму «Развеем в пух»? Может, Вахрямин читал не те куски? Аристарх настаивал, что у него должна быть лирика.

Посмотрим действительно, что скажет вечер.

На сцену Вахрямин вышел выбритый, в полотняной рубахе с великолепной мордовской вышивкой. Вспыхнули аплодисменты, Аристарх не жалел ладоней. Отставив ногу, вскинув подбородок, Вахрямин громко нараспев стал читать «Развеем в пух». В клубе стояла оглушающая тишина. Наверно, даже в седые времена, когда в этом пожарном сарае мирно обрастали пылью рассохшиеся бочки с вытекшей водой, проржавевшие насосы, помпы, а с каланчи доносилось похрапывание упившегося самогонкой наблюдателя, здесь не могло быть тише.

Я вспотел от волнения и Теперь всеми силами желал успеха заезжему светилу. Однако вскоре по скамьям поползли шумок, смешки: люди перестали слушать. Внезапно сзади я услышал чей-то весело-недоумевающий шепот:

— Это же раешник!

А хрипловатый голос со сцены зычно выкрикивал:

Аплодисментами поэта наградили жиденькими.

Не смущаясь, Вахрямин раскланялся, словно его вызывали на бис. Затем поднял руку и еще более зычно объявил:

— А сейчас, дорогие граждане зрители, перед вами выступит с гала-представлением известная фокусница и артистка цирка «Шапито», любимица публики, Марго Литяева-Огневая. Литяева — «королева огня», как об том аттестует фамилие: «Огневая!» Она безвредно может становиться голыми ногами на полосу раскаленного железа, а также класть это самое железо на голову… просто на волосья. Может выпивать кипящее масло в желудок. И будет улыбаться. Но по причине, как у вас в Старо-Щербиновской отсутствует эта… арена, то нельзя было привезть сюда ее реквизит. По объясненной причине Литяева-Огневая сполнит другие иллюзионы и гала-номера. Прошу, соблюдайте положенную тишину.

Оказывается, поэт Вахрямин сам и конферировал вечер. Он же и сопровождал работу Марго Литяевой-Огневой на великолепном баяне и, надо сознаться, делал это бойко, с залихватскими переборами. Слушать его игру было куда приятней, чем слушать стихи.

Фокусница, одетая в лиловое выцветшее трико с блестками, ловко жонглировала золочеными кеглями, тарелками, показывала фокусы с красными, синими шариками, прыгала сквозь горящий обруч. Не только для меня, бывавшего в городском цирке, но и для большинства станичной молодежи «гала-номера» Литяевой-Огневой не явились новинкой. И только последний прошел с успехом: Литяева стала по одной заглатывать бусинки, а потом вдруг вынула их изо рта, уже нанизанными на нитку.

Все же фокуснице хлопали больше, чем поэту.

Дали занавес.

Дожидаться ответов Вахрямина на «вопросы и записки» я не стал и поторопился из клуба. Я боялся острого язычка Гали Остапенко. На площади остановился у пирамидального тополя, поджидая Аристарха. В черном теплом небе роились крупные зеленоватые звезды, у освещенной двери клуба вились, мелькали серебристые мотыльки, в щеку, в подбородок впились сразу два комара: на ночь они захватывали всю станицу. Что-то Аристраха долго нет. Уж не нырнул ли все-таки за кулисы к Вахрямину?

Из клуба потянулись зрители.

— Складно написано, — услышал я чей-то девичий голос. — Как в стенгазете. Вот если бы только про любовь было.

Послышался тающий смех. Все девушки одинаковы, им бы только амуры!

Вновь открылась дверь. Это были знакомые учительницы; я не успел спрятаться за тополь.

— Вы чего же ушли? — все еще чему-то смеясь, остановилась возле меня Галя. — Многое потеряли. Вахрямин чудо как развернулся. Все рассказывал о каких-то писателях из районной газеты под Армавиром. Один парень спросил, знаком ли он с Алексеем Толстым. Видели бы вы, как обиделся Вахрямин. — Она повернулась к ближней подруге. — Как он сказал, Тася? «Прошу глупостей не задавать»? Да? «Толстой помер при царизме». Парень стал было объяснять, что умер Лев Толстой, Алексей же Николаевич и сейчас здравствует в Москве. Куда там! Поэт и слушать не стал. «Молод еще, чтобы меня разыгрывать!» Ой, животики надорвешь! Ну и приезжают же к нам в станицу писатели!

Я не знал, куда деть глаза. Если признаться по совести, Галя мне нравилась. Да мне все девушки в ту пору нравились. Когда я ходил с Галей в кино, провожал ее вечером домой, как бы нечаянно брал за руку — в моей груди начинал петь соловей, и я начисто забывал и свои рукописи, и гордую мечту о литературной славе, и харьковскую любовь Клавочку Овсяникову (которую, впрочем, и без того забыл). Как бы мне выпутаться перед Галей из дурацкого положения? Ведь чучело, набитое опилками: сам мог бы ей высмеять Вахрямина, да еще остроумнее.

Однако у меня и сейчас не хватило ума обратить все в шутку, и я надулся как гусак:

— С Вахряминым я мало общался. Он поэт, а я пишу прозу. Это вот Аристарх…

— Оправдывайтесь теперь, оправдывайтесь, — погрозила мне Галя пальчиком и ушла с подружками-учительницами. Из тьмы еще донесся ее смех.

Не захотела, чтобы я ее проводил? Обиделась? Или запрезирала? Я не стал больше дожидаться Аристарха и отправился домой. По дороге мысленно повторил слова Гали: «Ну и приезжают к нам в станицу писатели!» Ведь это может относиться и ко мне? Обожди! Не высмеивает ли она сейчас меня перед подружками? А почему бы и нет? Какие бы Вахрямин ни писал стихи, он официально считается поэтом. Об этом и афиша извещает на двери клуба. А кто я? «Писатель» без единой печатной строчки. (Правда, если считать по Вахрямину, то и я уже «напечатался» — машинистка нынче закончила «Карапета».) Я не заметил, как прошел мимо темных окон своего дома.