Осенние дали

— Как величать прикажешь? Варвара Михайловна? На сто лет запомню, память у меня крепкая. Муженек здоров? Вот и славно. Ну, идем, покажу твою «поликлинику». Лучший шалаш для нее отвели. Я там еще трех девчат поселила, не возражаешь?

— Что вы! Конечно.

Варвара Михайловна догадалась, что эта женщина — председатель районного штаба Матрена Яковлевна Баздырева, о которой ей говорил Андрей. А та, обращаясь к Камыниной, словно они были знакомы много лет, привела ее на пункт «Скорой помощи».

— У нас тут хорошо, лес красивый, воздух. Ты вот что, голубушка: позавтракай да ложись-ка спать. Право. Небось поднялась чуть свет да и с дорожки закачало? Не хочешь? Ну, дело хозяйское. Коли понадоблюсь, ищи меня на участке. Ничего не поделаешь, командир я, надо с отрядом быть.

И, широко размахивая руками, твердо ставя ноги в кирзовых сапогах, Баздырева ушла на трассу.

Оставшись одна, Варвара Михайловна свернула плащ, прикрепила над своей постелью фотокарточки мужа и сына и на минутку присела. В шалаше стоял мягкий зеленый полусвет, горьковато пахло хвоей. Земляной пол сплошь, точно ковром, застилали одеяла; три подушки, набитые сеном, показывали «кровати» девушек. Возле одной подушки стоял деревянный синий чемодан, миска; возле второй лежало свернутое пальто. В стенку были воткнуты две ветки нерасцветшей черемухи.

«Пора знакомиться с лагерем», — немного волнуясь, подумала Варвара Михайловна и встала. Она отряхнула и без того чистое платье, повесила через плечо сумку, набитую медикаментами, оправила на рукаве повязку с красным крестиком. И хорошо, и боязно. Работать придется самостоятельно, без врача, у кого спросишь совета? Не оконфузиться бы.

При выходе из шалаша Камынина едва не столкнулась с двумя людьми.

— Чуть не поприветствовались лбами, — весело произнес мужчина.

Варвара Михайловна сразу узнала его: Молостов. Она засмеялась.

— Мне бы больше попало.

— Вы? Приехали? Когда?

— Недавно, с попутной машиной: в Большие Угоны горючее везла и прихватила. А вы еще помните меня? Знали, что я буду работать на вашем участке?

— Слыхал, — и открытое, мужественное лицо Молостова, успевшее загореть на весеннем солнце, вдруг залилось густым румянцем, отчего светлые брови и усы словно потерялись. Он радостно смотрел на фельдшерицу своими пасмурными глазами, обнажив в улыбке крупные, очень чистые зубы. Вероятно, Варвара Михайловна при свете дня, без шубы и с непокрытой головой понравилась ему еще больше, прямо поразила.

И молодая женщина поняла, что Молостов не забыл ее, возможно, думал, ждал встречи. Она немного удивилась, и в то же время ей стало приятно. Почему-то вспомнился запах талого снега, набухших почек, разбуженной земли в мартовском лесу при знакомстве. «В самом деле хорошо, что я попала на Чашинский участок, люди тут симпатичные».

— Что ж, Павел Антонович, — весело сказала она. — Баздырева заверила, что больных в лагере нет. Как техник, специалист, покажите мне сразу строительство. Ладно? Я хоть и жена инженера-дорожника, а ничегошеньки не понимаю.

Очевидно, Молостов был занят: у глаз появились озабоченные морщинки и тут же разгладились. Техника тронуло, окрылило то, что Варвара Михайловна запомнила его имя: на это он никак не рассчитывал.

— К вашим услугам.

Все это время молодая женщина, подошедшая с Молостовым, не проронила ни слова и вертела в пальцах букетик синих медуниц. Варвара Михайловна раза два мельком бросила на нее взгляд — и не по резким изломистым бровям, не по черным гладким, разделенным посредине на пробор волосам, не по пышущему румянцу щек, не по ярким жадным губам, а именно по этому самолюбивому и гордому молчанию, общему выражению скрытности вдруг вспомнила, где видела ее.

— Мы ведь с вами встречались? — приветливо обратилась она к женщине.

Спутница Молостова большими ловкими руками поправила свое маркизетовое в коричневый горошек платье, совсем не похожее на рабочее, односложно ответила:

— Встречались.

— Я вас сразу вспомнила.

— Бывает.

— Мы же все вместе ехали весной на машине в Чашу, — вмешался в разговор Молостов и несколько беспокойно посмотрел на свою черноволосую спутницу. — Знакомьтесь, Варвара Михайловна. Это Клавдюша… Клавдия Никитична Забавина. Столовой в лагере заведует.

Он замолчал, не зная, как поднять общее оживление. Камынина держалась доброжелательно, с той уверенностью, какую дает сознание чистоты своих намерений. Забавина ж, видимо, совсем не собиралась с ней сближаться. Она покосилась на Молостова и молча и проворно вошла в шалаш.

«Значит, мы будем жить с ней вместе», — подумала Варвара Михайловна, причем без всякого удовольствия.

— Так мы, Клавдия Никитична, пойдем на трассу, — нагибаясь к шалашу, крикнул Молостов. — Надо нашу фельдшерицу просветить в строительном деле. Бухгалтерию с вами после закруглим.

Ответа из шалаша не последовало.

— Это мы с Забавиной в одной хозяйственной комиссии, — пояснил дорожный техник Варваре Михайловне, когда они пошли по тропинке. — Забавина покупает в деревнях продукты, мясо, я ж член хозяйственной комиссии, ну и вот кое-какие счета хотели проверить.

От лагеря до трассы было шагов сто. На узком участке, длиною до двух километров, шумно, весело работало сотни полторы колхозников. Фыркали бульдозеры, поблескивая отвальными ножами, подходили самосвалы, груженные камнем-плитняком.

— Строительство шоссе — это целая наука, — говорил Молостов, испытывая от присутствия Камыниной необычный подъем, привычно, по-ухажерски подкручивая ус. — Объясню вам для начала грубо, в общих чертах. Сейчас мы, как видите, возводим высокое земляное полотно. В основание этой насыпи заложим так называемую песчаную подушку, соорудим дренажи для стока воды и кюветы, сверху засыплем щебенкой — и все. Поняли? А вон на грейдере работает наш механизатор, Сеня Юшин: не желаете посмотреть?

— Интересно! — воскликнула Варвара Михайловна, сворачивая к землеустроительной машине. — Вам скоро в Москву на зачетную сессию? Видите, я помню, что вы учитесь. — Вероятно, ей хотелось этим щегольнуть. — Завидую: в Большой театр пойдете, в Консерваторию.

— В Большом любопытно побывать, — согласился Молостов. — А в Консерватории… я вообще-то не сторонник опер, разной симфонической музыки. — Он засмеялся, тряхнул головой. — Я цирк люблю. Футбол. С год занимался боксом. В секцию ходил.

— Боксом? Я раз была на соревновании в клубе. Боже, как там дрались! Я так волновалась… вспомнить неприятно.

— Привычка. А я как попаду в Москву, то на стадион «Динамо» непременно пробьюсь: хоть с рук, у перекупщиков, а достану билет. Только в этом году мне на сессию придется ехать аж в августе, вместе со всеми запоздавшими. Трасса задержит.

«Не понимает классическую музыку? — подумала Варвара Михайловна. — Жалко». У них с мужем дома имелся в грамзаписи весь «Евгений Онегин» Чайковского, «Хованщина» Мусоргского, «Кармен» Бизе, вальсы Андреева.

В лесной чаще наперебой подавали трели, высвистывали дрозды, реполовы, сочно куковала осторожная кукушка, майское утро пахло ландышевой свежестью; Варвара Михайловна чувствовала себя превосходно. Она с удивлением отметила, что в Моданске уже зацвела черемуха, проклюнулась вишня, на газонах желтели одуванчики, а здесь деревья только надули бутоны и лишь серебристыми бархатками распушилась верба — насколько за городом холоднее. А Молостов вдруг замолчал. Идя рядом с Варварой Михайловной, украдкой любуясь ею, он размышлял, что принесет ему эта вторая встреча.

«Не везет мне в жизни, — вдруг мысленно проговорил он. — И почему я не встретил Варвару Михайловну раньше, девушкой? Тогда бы она от меня никуда не делась». Им с новой силой овладело чувство одиночества, неустроенности. Уж не оттого ли оно томило его в Чаше, что он нет-нет да и вспоминал эту женщину и никак не мог ее забыть?

VIII

Официальное открытие работ на трассе состоялось десятого мая. К этому дню приурочили и воскресник. Не было в Моданске ни одного завода, ни одной фабрики, ни одного управления, конторы, кооперативной артели, торговой точки, которые не приняли бы в нем участие. До четырехсот грузовых автомашин из города и районов, девятьсот подвод из колхозных деревень и совхозов одновременно вышли на трассу, свыше пяти тысяч человек растянулось на всем шестидесятикилометровом протяжении будущего шоссе.