Чёрный дождь

ГЛАВА XVIII

Когда в душе тоска, лучше всего отвлечься каким-нибудь делом. После ухода жены Сигэмацу запер дом и отправился к Сёкити. Сёкити и Асадзиро были на берегу.

Склонясь над большой ступой, долговязый Асадзиро толок капусту. Хромой Сёкити вылавливал сачком из садка мальков и, отобрав подходящих, выпускал в соседний пруд.

— Жарковато сегодня! — приветствовал их Сигэмацу.

— Да, жарковато,— в один голос отозвались друзья. В деревне Кобатакэ люди, встречаясь, приветствуют друг друга на свой лад. Летом, в погожий солнечный день, они говорят: «Жарковато», по вечерам — «Устали небось»,— а в дождливые дни: «Славный дождик!»

Сигэмацу принялся помогать Асадзиро. Покончив с капустой, друзья начали толочь печень, потом подсыпали в ступу толченых куколок шелкопряда и пшеничную муку, перемешали все, сделали маленькие колобки и бросили в садок.

— Как будто готовим наживку,— сказал Сигэмацу.— Теперь, я слышал, в наживку добавляют соленые рыбьи потроха. Может быть, и нам попробовать?

— Не стоит,— отрезал Асадзиро.— Мальки могут чересчур оживиться, а это ни к чему. Надо постепенно, исподволь подготавливать нерест.

Сёкити и Асадзиро рассчитывали еще этой осенью довести вес мальков до сорока — восьмидесяти граммов, с тем чтобы к будущему году взрослые карпы тянули бы на килограмм, а то и больше. Таких уже вполне можно есть! Кроме того, они собирались запустить карпов в большой пруд Агияма, тогда можно было бы с полным правом, не обращая внимания на брань женщины из дома Икэмото, удить там рыбу: ведь карпы-то принадлежат им.

По дороге домой Сигэмацу вспомнил, что до шестого августа, когда поминают погибших от атомной бомбы в Хиросиме, остается всего три дня, а девятого августа — поминовение погибших в Нагасаки.

— Как же это я забыл? — бормотал Сигэмацу.— Всего три дня, а я еще не переписал до конца свой дневник.

Поужинав в одиночестве, Сигэмацу приступил к переписке, но тут появилась Сигэко; она приехала из больницы последним автобусом.

Сигэко подробно рассказала о состоянии здоровья племянницы. Через два часа после ужина главный врач сделал Ясуко переливание крови, ввел раствор Рингера, и она крепко уснула.

Время было позднее, и Сигэмацу отложил переписку дневника на следующий день.

3 августа... Погода с утра ясная. Во второй половине дня — небольшая облачность.

Я проснулся в шестом часу. И сразу же стал думать, как бы раздобыть уголь.

Фабричная столовая еще не работала, и повар подал оставшуюся с вечера холодную ячменную кашу с отрубями. Я добавил в нее кипятка и поел. Повар предложил мне еще несколько сухарей, которые отыскал на дне пустого ящика на складе. Я торопился, хотя хорошо сознавал тщетность спешки — ведь угля-то мне все равно не дадут. Но делать было нечего, и я поехал на электричке в Хиросиму, решив все обдумать по дороге. На речных отмелях и у самого подножия гор пылали многочисленные костры, на которых сжигали тела погибших. Утро стояло безветренное, и дымки поднимались прямо в небо. Однако по мере того как поезд приближался к Хиросиме, дымков становилось все меньше. Я догадался, что большинство пострадавших, которые из центра города бежали в его окрестности, погибли; их уже кремировали, а те из них, кому удалось добраться до ближайших деревень, умирают со вчерашнего вечера: их тела-то сейчас и кремируют...

Человек средних лет, сидевший напротив меня, был до предела напичкан всевозможными слухами.

Советская Армия, по его словам, не только пересекла советско-маньчжурскую границу, но и движется лавиной в южном направлении и уже вступила в Корею; Советский Союз, по-видимому, тоже имеет такую бомбу; если американская армия оккупирует Японию, все японцы будут оскоплены; в состав бомбы, сброшенной американцами, входил ядовитый газ, поэтому-то гибнут здоровые люди, приезжающие в Хиросиму много позже того, как была сброшена эта бомба; говорят, что на двух парашютах сбросили две бомбы: одну газовую, а другую фугасную; до бомбардировки в Хиросиме было сто девяносто врачей, ста двадцати нет в живых... И так далее и так далее.

Этот заурядного вида человек с невыразительным лицом, в поношенных синих штанах, не задумываясь, отвечал на любой вопрос, который ему задавали.

(Как выяснилось, врал он безбожно,— Из записей, сделанных позднее.)

Дорога среди развалин была усыпана мелкими осколками стекла, и солнечные лучи, играя в них, вызывали сильную резь в глазах. По сравнению со вчерашним днем смрад немного выветрился, но все еще был силен среди развалин домов и среди груд черепицы, над которыми вились полчища мух. Спасательные отряды, занимавшиеся разборкой руин, получили пополнение: на глаза то и дело попадались спасатели в стираных, еще не грязных от пота спецовках.

Бесцельно блуждая по улицам, я неожиданно наткнулся на остатки здания, где помещалась компания по распределению угля. Из земли высовывались семнадцать — восемнадцать дощечек. На всех были написаны углем просьбы сообщить о новом местонахождении компании. Я вновь убедился в бессмысленности своей поездки. И все же надо что-то предпринять! Тут я вспомнил, что в местечке Ода, как раз на полпути между станциями Ягути и Хэсака, видел огромную кучу угля. Нынешней весной и летом я неоднократно проезжал мимо и всякий раз замечал этот уголь, лежавший под открытым небом.

У нас на фабрике оставался десятидневный запас льноволокна, использовавшегося как исходное сырье для изготовления ткани, этого хватило бы почти до конца месяца. Запас же угля истощился. Однако разыскивать президента компании по распределению угля сейчас уже не имело смысла. Надо было принимать срочные меры, и я решил поговорить с владельцем угля в Ода.

На станции Хэсака стояла большая толпа раненых. Выйдя из вагона, я обогнул здание вокзала и зашагал вдоль железнодорожных путей. Когда я добрался до Ода, оказалось, что угля уже нет. Место, где находилась угольная куча, было тщательно подметено. Я зашел в ближайший дом. Старик крестьянин рассказал мне, что уголь вывезли за одну ночь, сразу же после бомбардировки. На мой вопрос, кому принадлежал этот уголь, старик ответил, что, по слухам, он принадлежал армии, но так ли это на самом деле, неизвестно. Может быть, слухи распустили нарочно: знали, что никто тогда не притронется к углю.