Страница 24 из 28
Инна Андреевна смутилась от своих же слов.
– Только не говори ей.
– Разумеется. Жаль, что я не могу ей ничем помочь.
– Ты помогаешь.
Она взяла кастрюлю и поставила на плиту.
– Я так понимаю, вы раньше не дружили.
– Да, мы из разных кругов этой жизни. Думаю, лет через десять у таких семей будут отдельные школы.
– Разумно, что ты не отрицаешь значение социального статуса.
– Но я не говорил, что мне это нравится. Тогда мы бы вообще не пересеклись.
– А почему ты подружился с ней сейчас? Все дело в ее инвалидности? Жалеешь?
– Нет. Изначально я пришел из жалости, ну и любопытства отчасти. Но в первый же день поразился, насколько она крутая – не такая, какой казалась в школе. Хотя мне не нравится многое в ней, если честно… но хорошего однозначно больше.
– Она тебе по-настоящему нравится?
Вопрос был понятен, но я все равно попытался вильнуть.
– Конечно, мы же дружим.
– Я не это имела в виду.
Похоже, придется отвечать прямо. Пауза затягивалась, Инна Андреевна выжидательно смотрела на меня.
– Я так долго думаю не над ответом. А над тем, отвечать ли вам честно. Вы ей не скажете?
– Нет. Я сама хочу знать.
– Да. Она мне очень нравится.
Инна Андреевна кивнула и жестом попросила меня расслабиться.
– Знаешь, ее родители спрашивали о тебе. Они хотят знать, что за парень так зачастил к их дочери.
– Я бы хотел с ними познакомиться и пару раз спрашивал Ксюшу. Но она всегда была против.
– Ее можно понять. Без обид, Максим, но если ее родители по каким-то причинам запретят ей общаться с тобой, то я не буду тебя пускать, а у Ксении возможности связаться с тобой ограничены буквально.
– И с чего бы им так поступать?
– Как и всякий другой пылко влюбленный юноша, ты недооцениваешь значение быта. Они хотят для Ксюши прежде всего обустроенной и спокойной жизни. Большие деньги – это большие возможности. В том числе возможность получить по-настоящему большие проблемы. Жизнь сейчас тяжелая, ты понимаешь. Если какое-то несчастье, не дай Бог, случится, они хотят знать, что их единственная дочь под чьим-то надежным крылом.
Очевидно, у меня нет надежных крыльев, и вряд ли они вырастут.
– То есть они плохо на меня посмотрят из-за моей бедности и проблем с головой?
– Каких проблем с головой?
Ну да, она же не знает.
– Прошлой осенью я получил серьезную травму головы. В целом я в норме, но у меня есть серьезный побочный эффект – я разучился считать, буквально воспринимать понятия чисел. У меня никаких серьезных жизненных перспектив – лучшее, на что я могу рассчитывать – крутить баранку, шоферы всегда нужны.
Инна Андреевна горько вздохнула и погладила меня по голове.
– Максим, мне так жаль… Давай я просто скажу им, что вы хорошие друзья еще со школы, и у тебя есть другая девушка. Прости, но это будет наилучшее решение – для тебя, для меня и для Ксюши.
– Вы правы.
Сказать, что я расстроился – это ничего не сказать. Эта милая женщина желала мне добра, и я впервые серьезно задумался о себе и Ксюше. Не в плане каких-то подростковых мечтаний, а вполне конкретно.
Только овладев протезами в достаточной степени, чтобы самостоятельно есть, Ксюша разрешила мне иногда ужинать с ней. Очевидно, она не могла позволить мне кормить ее или видеть, как Инна Андреевна кормит ее. Случай в первый день, с печеньем, так и остался единственным.
Сейчас Ксюша использовала короткий согнутый протез с закрепленной на конце ложкой. Поскольку она не могла совершать движения плечом с большой амплитудой, ей приходилось не столько подносить еду ко рту, сколько тянуться к ней самой. Со стороны это казалось неудобным, но ей удавалось довольно ловко справляться.
За едой я затеял разговор о будущем. Невинный разговор. Но о нашем будущем.
– Школа скоро закончится. Какие у тебя планы на лето, да и потом? – как бы между прочим спросил я.
Это был серьезный разговор, но я старался говорить легко, как будто речь идет о погоде. Она ненадолго задумалась, потом тихо сказала:
– Летом папа отвезет меня в Москву. Попробуем новые протезы… И еще попробую поступить в один из столичных вузов.
Она как-то виновато посмотрела на меня. Я улыбнулся ей и сказал максимально непринужденно:
– Отлично! Я очень рад за тебя, ты заслуживаешь этого, как никто. Мой адрес знаешь, будем друг другу писать…
Будем друг другу писать? Идиот.
– …прости.
– Прекрати все время думать о том, как меня щадить. Я могу диктовать, чтобы кто-нибудь написал. Будут тебе письма от меня. А какие у тебя планы?
– Ну, на ближайшие два года я, вероятно, буду занят воинской службой, – с улыбкой сказал я.
– Тебя не должны брать! – резко сказала она. – С твоей-то травмой.
Очевидно, что армейская служба в ее глаза не была тем, на что стоит тратить свое время.
– Ксюша, сейчас берут всех. Не бойся, все будет нормально. Как мы договорились, будем переписываться, мама перешлет мне твой адрес. А как демобилизуюсь, обязательно слетаю к тебе в Москву.
И там скажу тебе, что люблю тебя. Если ты все еще будешь свободна. Может, тогда и родители твои меня примут. План был такой. Но тогда я этого, конечно, не сказал.
Будущее казалось мне туманным, но не безнадежным.
Через пару лет неопределенности в наших молодых судьбах должно было стать меньше.
Это были мысли глупого и наивного подростка.
***
– Можно? – Лиза показывает на тарелку с дымящейся едой, которую я, задумавшись, просто держу в руках.
Я не голоден и отдаю ей ужин – тушеную картошку с котлетой.
– Ого, котлета с мясом, домашняя. Тоже Инна Андреевна готовила?
– Да. Она была у них и педагог, и медсестра, и домохозяйка – все сразу. И это было не в тягость, как ни странно. Ксюша стала для нее как родная дочь или внучка. Инна Андреевна искренне ее любила и заботилась о ней, хотя подозреваю, как сложно это было. Для меня общение с Ксенией – это час-два чистого незамутненного счастья, и я никак не ощущал тяжесть их быта. Да и характер у моей возлюбленной вряд ли был ангельский, уж в этом я не сомневаюсь.
Лиза кивнула.
– Точно.
Я продолжал вспоминать.
– Ксюша любила эпатировать меня своим образом мыслей. И еще я думаю, она редко бывала до конца искренней. За все время, что мы общались, мне не довелось увидеть, как она обижается, злится или плачет. Ксюша, которую я знал, всегда была сильной и смелой, всегда в хорошем расположении духа.
– Думаешь, она не всегда такой бывала?
– Уверен в этом.
Пока Лиза доедает, я молча смотрю, как тлеют угли костра. Кое-где пробивается редкий язычок пламени, облизывающий серые от золы поленья. Он уже не греет и почти не светит. Нас постепенно обступает тьма ночного зимнего леса. Луны и звезд не видно, не видно сквозь деревья света фонарей парковых аллей или огней ночного города. Кажется, что наш тлеющий огонек – последний источник света. Не станет его – и все погрузится во тьму.
– Надо поддерживать огонь, – говорит Лиза. – Мы почти у цели.
Мне не хочется вставать, и я оставляю это дело ей. Ступая своими маленькими, детскими еще ножками, среди стволов, она набирает хворост, чтобы разжечь пламя сильнее и несколько толстых веток, чтобы костер горел дольше. Я сижу на снегу, но холода не чувствую. Лиза снова устраивается на небольшом пеньке напротив меня, по ту сторону костра.
– Почему ты к ней не приходила? Ни в больницу, ни домой.
– Я ее не любила и не понимала, что ты в ней нашел. Я хотела, чтобы ты перестал себя жалеть, а ты не перестал, да еще и влюбился в столь неподходящего тебе человека.
– Любовь зла… – я пожал плечами.
– Чушь. Ты знал, что ни к чему хорошему твои чувства к ней не приведут. Просто до этого ты если и влюблялся, то безответно и издалека. А когда подружился с ней, то даже не думал, что твои чувства могут причинить ей боль.
– Каким же образом?
– Ну, очевидным, раз ее с нами нет.